Книга Анабиоз - Илья Бушмин

Сегодня нищих здесь было трое. Много это или мало, я не знал, но догадывался, что по воскресеньям и церковным праздникам их количество увеличивалось.

Старуха без глаз — на их месте виднелись сморщенные почерневшие впалые веки — сидела у забора в десятке метров от калитки. Прямо на асфальте, поджав ноги в старых рваных колготках. Перед ней стояла жестяная банка для милостыни.

Вторая старуха была изможденной и тонкой, как ствол засохшего деревца. Когда мимо проходил человек, она принималась что-то бубнить и креститься, демонстрируя ужасно скрюченные безобразные тонкие пальцы. Перед ней был расстелен платок, в центре которого был пакет — желающие помочь должны были бросать деньги именно туда. Рядом стояла картонка, на ней маркером было криво, но читаемо выведено: «Помогите на операцию».

Но самым жутким экземпляром был третий. Лицо мужского пола, чей возраст определить было совершенно невозможно. Жидкие седоватые волосы, серая кожа. Безвольно раззявый рот, с которого капала слюна. Отсутствующий пустой взгляд мертвеца. И культи вместо рук.

Четвертым нищим в этой человеческой кунсткамере был я. Место я выбрал напротив нищенок, в тени дерева. К стволу прислонил кусок картона, на котором с вечера собственноручно нацарапал «Помогите погорельцу». Рядом поставил пластиковую одноразовую тарелку для милостыни. Я распустил волосы, которые закрывали теперь половину лица, оставляя прохожим для обозрения лишь небритый подбородок и рот. Когда приближался прохожий, я выпячивал нижнюю губу и принимался выпрашивать помощь.

Благодаря матери свой стиль я нашел мгновенно. Я решил заикаться.

— П… по… помо… помогите б… б… б… бога ради, — лепетал я, принимаясь покачиваться из стороны в сторону и сучить правой рукой, словно она после чего-то жуткого (частичный паралич? инсульт?) отказывалась подчиняться и жила собственной убогой и жалкой жизнью.

Мне нужно было, чтобы нищие-конкуренты не заподозрили никакой халтуры. Я был здесь ради денег. Это моя легенда, и я следовал ей, принимаясь заикаться, покачиваться и сучить ручкой при появлении любого живого существа.

Подготовился я основательно. Лохмотья в секонд-хенде приобрел знатные. Поеденная молью растянутая и бесформенная кофта, которая была наверняка старше меня. Старый желтый (!) пиджак без рукавов. Рукава я оторвал самостоятельно, после чего вымыл получившейся безрукавкой пол на лестничной площадке перед квартирой Лидии Михайловны. Итог был безупречен. Получившееся в итоге потрепанное и жутко мятое безумие коричневого цвета с полосами, пятнами и засохшими разводами, было больше похоже на артефакт, чем на предмет гардероба.

В кармане пиджака лежал складной нож, купленный вчера в одном из магазинов по пути на квартиру. Второй нож был в рукаве левой руки. Для верности я прикрепил его к внутренней стороне запястья узкой полоской скотча. Рукоятка ножа торчала из рукава и доходила почти до центра сжатой ладони, которая и маскировала оружие. Зато мне потребуется не больше пары секунд, чтобы выхватить нож и выщелкнуть лезвие.

Мое появление безрукий словно и не заметил вовсе. Слепая тем более. А вот сухая старуха заметила, да еще как. В промежутках между неистовыми распятиями, которые она осеняла себя при появлении «клиента» на горизонте, старуха буравила меня недобрым ревностным взглядом.

Я был поражен, когда через полчаса после начала «работы» на паперти проходящая мимо женщина покачала головой, жалостливо глядя на меня и на кривую «Помогите погорельцу» у дерева, порылась в сумке и бросила мне в тарелку горсть монет.

— Х… хх… храни вас б… б… бог, — закивал я, следя, чтобы полоска слюны изо рта тянулась, как положено.

Минут через десять грустный мужичок средних лет, пришедший наверняка замаливать какие-то грехи и оттого чувствовавший себя виноватым перед всеми, бросил мне в пакет купюру в 50 рублей.

Через два часа в моем полиэтиленовом кошельке было почти 400 рублей.

Но я был полным лузером по сравнению с остальными. По моим прикидкам, за те же пару часов безрукий инвалид насобирал около полутора тысяч рублей. Чуть меньше «заработала» старуха без глаз. Вторая старуха, сама себя назначившая моим главным конкурентом, пополнила свой бюджет примерно на 600–800 рублей.

Конкурентка нервничала и бросала в меня молнии долго, но все-таки не выдержала. Когда на горизонте не было никого, перед кем можно было побубнить и покреститься, демонстрируя скрюченные сухие пальцы, она бодро вскочила и зашагала ко мне.

— Эй, погорелец.

— Чего? — отозвался я.

Конкурентка осклабилась.

— Не дурак, значит. Зарабатывать пришел.

— Гляжу, не один я.

— Да вот только мне-то разрешили. Тебе разрешили? Или ты самый умный?

— Разрешили? — я покосился на собор. — Кто? Священник или сразу Иисус?

— Ха! — зло каркнула старуха. — Так ты дурак! Дурачок, значица. Дурак, это точка Кирюхи. Чужих сюда не пускают. Никак по роже схлопотать захотел, дурачок?

Старость я уважаю. Наглость нет.

— Бабуль, за языком своим отсохшим следи, — прорычал я. — А то возьму и вырву его тебе нахер.

Старуха переполошилась, ахнула, шарахнулась назад. Но она была не совсем трусихой. Конкурентка погрозила мне костлявым сморщенным пальцем:

— Вот пи… дюлей от Кирюхи получишь, будешь знать!

— Да погоди ты, — миролюбивее осадил я ее праведный гнев. — Тебе, значит, Кирюха разрешил?

— А то!

— А как это разрешение у него получить? Заявление надо писать или как?

Старуха похихикала. Это было похоже на хрюканье. Одна из самых омерзительных пожилых женщин, что я видел в своей жизни.

— Где он, этот Кирюха? — настаивал я. — Как его найти?

— А ты попробуй эту денежку, что заработал, унести! — моя тарелка с милостыней никак не давал ей покоя. — Сразу узнаешь! Кирюха тебя быстро найдет!

Хихикая, она не переставала глазеть по сторонам. И вовремя заметила свернувшего к храму прохожего. Чуть ли не спотыкаясь, рванула назад к своему рабочему месту. Плюхнулась на землю, поправила юбку, нарисовала жалостливый вид — и принялась неистово креститься и бубнить.

Самым отвратительным являлось то, что я с этой старухой и подобным ей созданиям был одного биологического вида.

Хотя отвратительного было много. Даже слишком. Об этом я думал весь день вчера. Те же мысли осаждали меня и ночью, когда я ворочался в постели и пытался уснуть. Они же донимали меня и сейчас.

Что, если самые мои страшные подозрения — правда? Сергей попал в руки к этим ублюдкам и, превращенный в безногого инвалида-слепца, мучается в рабстве? Даже если мне удастся его вызволить — а я дал себе слово биться до конца — что тогда? Что я скажу матери, которая после смерти отца превратилась в привидение? Что я скажу Жене?

А что я скажу собственному брату, познавшему ад?