Книга Один год до Пробуждения. Реальная история Просветления - Настя Мажирина

В середине марта произошло одно из немногочисленных событий того периода, которое я бы отнесла к ключевым. В Москву в очередной раз приехал Миша. Мы всегда с нетерпением ждали этих пяти-, семидневных визитов. Но этого приезда я не помню совсем — помню только, что, уезжая, Миша бросил буквально в дверях: «Антон, приезжай в Питер, обучись йога-асанам». Затем луч Гуру пронзил меня: «А ТЫ, НАСТЯ, ОТПУСТИ ЕГО». Дверь закрылась. Внутри меня раздался вопль: «Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!» Это 2 недели! Нет, нет и нет! Антон ещё ничего не сказал, даже никак не отреагировал, но мой ответ — НЕТ.

Без пяти минут беременная женщина, только-только осознавшая существование своего Я, отдельного от Я мужа и тоже желающего реализации… Женщина, взявшая на себя ответственность и решительно отправившаяся в своё собственное, отдельное путешествие в поисках Истины (я говорю о походе к Рубцову и всём, что за ним последовало). Я была просто в отчаянии и не могла понять, как можно теперь меня оставить одну. Во мне всколыхнулось всё, что может в такой ситуации всколыхнуться в очень привязанной жене, в течение примерно трёх лет не разлучавшейся с мужем больше, чем на пару дней. В первую очередь всплыли ревность и вся гамма женских страхов. Конечно же, Антон хотел этой поездки — я это знала. Конечно же, она была нужна нам обоим, но смириться вот так сразу я просто не могла. За Мишей, бросившим эту фразу, несомненно, стоял Мой Гуру — от этого понимания не отделаешься и не спрячешься, не соврёшь себе. Антон понимал меня и всё же был недоволен. Два дня мы безуспешно пытались эту поездку обсудить. Я была явно не в себе, а Антон готов был отказаться от поездки ради меня, но такое положение дел и мои несамостоятельность и несостоятельность его злили. В эти дни мне было действительно плохо — как перед устройством на работу, но я понимала, что решение я приняла ещё тогда, когда услышала слова Миши. Нужно было просто решиться его произнести и осуществить…

В какой-то момент всё переменилось. Антон стал мягким и любящим. Он нежно и заботливо меня успокоил и как-то очень легко, без особых слов убедил моё сердце, что не нужно бояться, что нужно и дальше идти тем нелёгким путём, который оно выбрало. Нужно просто довериться сердцу и Богу и ничего не бояться. Я вдруг с радостью его отпустила, всё наладилось, и эта разлука стала одним из самых прекрасных эпизодов в нашей жизни, притом что другие отъезды Антона были для меня пыткой. На этот раз не было никакой ревности, никаких страхов и сомнений — лишь полное единство друг с другом на расстоянии.

Никаких других событий этого тихого, будничного апрельского периода я не помню, что сильно отличает его от «сознательной части» пути, когда я кропотливо документировала всё, что отдала, всё, что отпало, и всё, что, по моему мнению, ещё предстояло отдать.

Какая милая чушь вся эта мозговая акробатика! Я просто жила ради цели, как и учил нас Миша миллион раз. Также по Мишиному совету я ни от чего не пыталась избавиться, скрипя умом, потому что, живя ради цели, ты просто теряешь по пути всё, что мешает её достижению, не замечая, не думая о том, что потеряно и была ли потерянная вещь ценной.

Помню только, что много плакала, но не из-за неприятных событий, которых, можно сказать, и не было, а из-за какой-то необъятной тоски по чему-то высшему, из-за разъединённости с миром, из-за отдалённости от чего-то, чему я принадлежу, чем являюсь. Очень много молилась, ходила в плеере на работу и обратно и слушала церковные песнопения.

Помню, мне хотелось прийти в какое-нибудь место — в храм или церковь, где было бы очень много Бога, где он был бы максимально сконцентрирован, намолен, практически ощутим, чтобы максимально сблизиться с ним, слиться хоть на мгновение, отогреться от нарастающего чувства одиночества. И мы ходили к Матроне и молились, хотя от этого больше Бога, разлитого в воздухе, не стало.

Слушала «Йога-Васиштху», и меня просто заворожили её невероятные образы и воспевание Высшего Я в притчах, повествованиях, вопросах и ответах, в исполнении мудрых царей, демонов, богов, святых, Просветлённых и отчаянно ищущих. Каждая моя клеточка впитывала золотой свет, который, как мне казалось, шёл прямо из наушников, когда я слушала все эти оды Высшему. Читавший «Васиштху» что-то вещал голосом полумужчины-полуженщины, гнусавого диктора, начитывающего аудиокниги (хотя, надо отдать ему должное, свою речь он оживлял чувством), читал непостижимые умом притчи о сущем и несущем, бытии и небытии, реальности и нереальности. А я молча плакала на руках у недоумевающего Антона и отчаянно пыталась понять, зачем эта временная жизнь, какой смысл даже в самом дорогом, что у меня есть: в любви, в Антоне, если всё это заберут через несколько десятков лет. Я даже готова была бесцельно прожигать жизнь, но не могла смириться с тем, что нашей совместной жизни с Антоном, нашей любви суждено однажды окончиться. Я знала: что-то не так, так не должно быть, я нахожусь в каком-то жутком плену, во власти обмана. Зачем это всё, если оно подлежит разрушению, а того, что невечно и неразрушимо, я не познала. Я понимала, что слаба и абсолютно бессильна что-либо изменить. Мне действительно хотелось умереть от отчаяния.

Было ещё одно выдающееся событие, давшее мне возможность выпутаться из очередных силков ума: на выходные я приехала в Питер погулять с Антоном, а там, прямо под нашим носом, Пробудилась Марина Лалыко-Штейн. Это было как гром среди ясного неба! Уже почти год ни одного нового Пробуждения! Первый Пробуждённый у Миши! Очень молодая девушка! И мы её очень хорошо знаем! Впервые дошёл кто-то, с кем мы искали вместе, кого мы знаем. Мы помним, какой она была, когда пришла, как шла, что делала. Теперь-то можно рассмотреть внимательно, что это за «до» и «после», «было» — «стало». Возможно, новоиспечённый студент хотя бы морально поможет абитуриентам прорваться? Но это была скорее позиция Антона, который почти сразу, после нескольких звонков Мише за разъяснениями (Миша велел ему не париться и заниматься собой) и после похода в гости к Марине, поверил в это чудо. Меня же скрутило так, что не передать. Физически, морально, психически. Поистине самые великие страдания приносят не трагические события в жизни, а тяжесть расставания с убеждениями и представлениями, в которые вложено много энергии, веры и сил.

Вот, что я тогда написала для себя и ребят по дороге обратно в Москву: «Лично для меня Пробуждение (мне уже самой странно называть Его этим словом) Марины оказалось неожиданным потрясением. И даже не потому, что напряжение немного ослабло и мы стали постепенно расставаться с безумным фанатизмом в отношении Просветления. Так получилось, что на один короткий, но очень насыщенный период нас с Мариной довольно близко свела судьба, и я знаю, что Маринин «Путь» и его «итог» полностью и совершенно отличаются от тех концепций Пробуждения, познания Себя, Истины и т. п., которые, как оказалось, невинно, но железобетонно успел навязать мне ум, а также от всех представлений о том, что и как нужно делать.

Мы с Антоном узнали о том, что «произошло» с Мариной, 10 марта, чуть раньше «официального объявления» и, так уж получилось, даже немного раньше Миши. После первой короткой волны радости, возбуждения и волнения наступил период выжидательного безразличия — «Миша-то не подтвердил». Затем — «ха, Миша-то неофициально подтвердил — есть огромная вероятность, что он всех разводит (обойдусь без подробностей, но скажу, что была одна гениальная теория ловли ищущих в капкан Гуру), а Марина просто находится в одном из привычных для неё изменённых состояний сознания». Пока я ждала официального объявления или хотя бы объявления об объявлении, мы виделись с Мариной, общались. Что-либо спрашивать было тупо и бессмысленно. Все было понятно и без слов. К тому же она написала очень ясный и дающий пищу для ума пост в своём журнале.