Книга Жасминовые ночи - Джулия Грегсон

– Ма, там не хватает людей, – сказал он ей. – А я освою полеты на «Киттихауках»[74], я еще не летал на них. – Все так и было; лгать ей не было смысла: она была умная женщина и регулярно читала газеты. – Там сейчас собирается мощная группировка. Планируется массированный удар.

Она наклонилась и погладила собаку по голове.

– Я так и знала, что ты скоро уедешь.

В последние месяцы она выслушивала его сетованья, что ему скучно на новом месте службы в учебной части в Астон-Дауне. Что у них там только учебные полеты, а доверять свою жизнь рукам легкомысленного или азартного молодого пилота не менее рискованно, чем сражаться в воздухе с противником. Отчасти это было справедливо.

Бонни заскулил. «Пора с ним гулять», – сказала мама. Дом смотрел в окно, как она быстрым шагом шла к лесу. Она сильно похудела и в резиновых сапогах, которые надевала в слякоть, казалась почти девочкой.

Ее не было дольше обычного, а вернулась она с покрасневшими, опухшими глазами и сразу поднялась наверх, в свою спальню. Вышла лишь к ужину в красивом платье, со свежей помадой на губах.

Они столкнулись на лестнице.

– Какой приятный вечер, – проговорила она как ни в чем не бывало. – Давай покушаем на террасе.

К огромному облегчению местных фермеров, дождь, весь день грозивший пролиться на лежавшее на лугах сено, так и не пошел. На западе, над эстуарием реки Северн, небо расчистилось, и его украсил невероятно живописный закат.

– Великолепная мысль, ма, – сказал Доминик. – Спасибо. – Словно вечер преобразился благодаря ее магии.

– Сейчас мне трудно это говорить… – Голос матери дрогнул, она коснулась ладонью его щеки. – Но я горжусь тобой. Правда горжусь, только, может, мало это показываю.

– Пока что нечем гордиться, – пробормотал он и не кривил душой.

На кухне он помог маме размять картошку. Она дала ему поднос со столовыми приборами и попросила накрыть на стол.

– На двоих или на троих? – по привычке спросил он, хотя уже знал ответ.

– Ну, накрой и на него, хотя едва ли можно его ждать. – Она стояла в облаке пара, проверяя шпинат.

На террасе было тепло. Темнело. Мать зажгла свечу. Пахло свежескошенной травой. Вдали прыгали огоньки – это трактор ездил по лугу, торопясь сгрести сено до дождя.

Они ели ее замечательное жаркое из дичи, когда до их слуха донесся хруст шин по гравию – это приехал отец на своем маленьком «Остине». Большую машину, «Ровер», он поставил на колодки в бывшей конюшне – она жгла слишком много бензина.

– Он уже знает, – быстро сказала мать. – Я сообщила ему. Пожалуйста, не заводи об этом разговор, пока мы не поужинаем.

При свете пламени ее лицо казалось изможденным. Она еле сдерживала слезы.

Отец остановился под фонарями, высокий и худой, в темном костюме и темной шляпе. В руке он держал толстый портфель.

– Ох, эти мужчины, честное слово! – Неожиданно рассердившись, мать встала со стула. – Почему они всегда опаздывают?

Она удалилась на кухню. Ее порция рагу остывала на тарелке.

– Так-так, старина. – Отец неловко похлопал его по плечу. – Я слышал, что ты снова отправляешься на фронт? В Северную Африку?

– Да, – ответил Дом. – Я…

– Господи, Фрэнк, зачем говорить об этом? Давайте для разнообразия послушаем тебя. – Мать со стуком поставила на стол поднос с новыми порциями рагу. Старый пес испуганно вскочил и вопросительно поглядел сначала на хозяйку, потом на хозяина.

– Я голоден, дорогая, – напряженным голосом ответил отец. – Может, ты позволишь мне сначала снять шляпу и поесть? Я оперировал с девяти утра.

Мать прерывисто вздохнула и села на краешек стула, не притрагиваясь к еде. Когда Дом увидел, как отец сжал под столом ее руку, он почувствовал одновременно облегчение и вину. Эстафетная палочка передана. Слишком долго он выступал в роли ее защитника и вот теперь выходит из игры. Но все-таки ему было грустно смотреть на слезы матери, которые она сдерживала весь день и теперь смахивала со щек, словно сердитая девчушка.

На десерт были тушеные терносливы, которые мать законсервировала в прошлом году, а затем настоящий кофе – подарок отцу от благодарного пациента. Мама снова взяла себя в руки, и, хотя была чуточку резковата, Дом восхищался тем, как она говорила о погоде, о терносливах, о чудесном концерте, который недавно слушала по радио, словно больше у нее не было никаких проблем. Отец сидел молча и лишь иногда украдкой ковырял палочкой в зубах. В десять часов, полуживой от усталости, он удалился спать.

– Знаешь, он хороший человек, – сказала мать, когда в верхней ванной зажегся свет. – Когда мы познакомились, меня больше всего восхитила его бесхитростная прямота. – Она закурила сигарету и испытующе глянула в глаза сына. – И сейчас я не могу осуждать его за это, верно?

И это все, что она когда-либо говорила о своем браке.

Они наблюдали, как прыгающие огни фар ползли по дороге к ферме Симпсонов, их соседей. Потом долго сидели за столом, пока их одежда не отсырела от ночной росы, а на востоке не забрезжила полоска зари.

Пламя свечи задрожало и стало гаснуть. Мать потушила огонь, сжав пальцами, и тогда Дому захотелось поделиться с ней своими проблемами. Прежде они благополучно обходились без этого; каждый говорил то, что ожидал услышать от него другой. Они никогда не смеялись от души, не говорили друг с другом откровенно, начистоту.

– У меня есть еще одна причина лететь в Северную Африку, – нерешительно сообщил он матери. – Ну, пожалуй… Во всяком случае, я надеюсь… Хоть это, наверно, и смешно.

– Ну-ну, выкладывай.

Она вошла в дом и взяла плед. Закуталась и стала внимательно слушать.

– Ма, за последние два года я сильно повзрослел, – сообщил Дом, вызвав у нее улыбку – а то она не знала! – Прежде я был самодовольным болваном и на многое смотрел так, будто это было само собой разумеющимся: на тебя, на все это, – он поднял бокал и показал им на дом, теперь совсем темный, – на Кембридж и на друзей. – Он внезапно замолчал, и мать сжала его руку.

– Расскажи мне об этом, – попросила она. – Если тебе поможет. Всегда надо кому-то рассказывать о том, что тяготит.

– Нет! Нет-нет. – Он покачал головой. – Я не хочу. Я не рассказываю об этом.

У него заколотилось сердце, и он уже хотел прекратить разговор, смирившись с одиночеством своей души. Зачем огорчать бедную маму?

– Пожалуйста, Дом, продолжай. Извини. – Она нерешительно убрала свою руку.

Он допил виски.

– Я говорю о ком-то еще… я… слушай, это неважно.

Он собирался рассказать ей, как пела Саба, но внезапно понял, что это смешно, ведь и говорить-то нечего – он будет похож на влюбленного идиота.