Книга ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Стонор Сондерс

Реакция Брауна на эту затею была нерешительной, впрочем, как и реакция де Новилля и Ласки. Набокову пришлось использовать всю силу своего убеждения, чтобы получить одобрение, а также огромные суммы денег, необходимые для проведения «фестиваля мечты». Ласки всегда чувствовал себя некомфортно рядом с Набоковым, которого он презрительно называл «денди революции»: «Такие люди, как Ники, абсолютно потеряли рассудок от фейерверков, побрякушек и кутерьмы». Ласки, будучи идеологом Сити-колледжа (City College), с трудом принимал уникальный бренд аристократичного богемианизма Набокова. Однако даже он не мог не признать, что план Набокова по «внесению нотки экстравагантности, живости, созданию рекламной шумихи, распространению пропаганды, запуску фейерверков и элементов Масленицы либо использованию чего-нибудь другого, что может расшевелить публику, и не только продемонстрировать мрачных и напыщенных очкариков-интеллектуалов, преисполненных собственной важности, а любящих повеселиться эстетов», может принести «позитивные результаты»[242].

Реакция Тома Брейдена, руководителя Отдела международных организаций (Intarnational Organizations Division), была более оптимистичной. Заявление Набокова о том, что «никакую идеологическую полемику в отношении состоятельности и смысловой наполненности нашей культуры нельзя сравнивать с продуктами этой культуры как таковыми»[243], сразу же нашло отзыв у Брейдена, который не так давно смотрел в Варшаве пьесу, поставленную под покровительством Государственного департамента, и нашёл её «отвратительной, как и другие, ей подобные. Она не впечатлит публику в Ватерлоо, Миннесоте, не говоря уже о Париже. Как оказалось, Государственный департамент был совершенно некомпетентным? Его сотрудники не были специалистами в этой области, не умели в полной мере использовать имеющиеся ресурсы, и всё, что они делали, было третьего или даже четвёртого сорта»[244]. За несколькими заслуживающими внимания исключениями (например, выставка Фрэнка Ллойда Райта, которая прошла в разных городах Европы в 1951-1952 гг.), этот приговор культурным инициативам Государственного департамента был обоснованным. Разве можно кого-либо впечатлить, выставляя в витринах с целью прославления американского образа жизни «изделия из нейлона, произведённые в Соединенных Штатах Америки»? И была ли «простота и невинность» певиц камерного хора колледжа Смита с их «свежим очарованием и белыми нарядами» достаточной, чтобы убедить французскую публику в том, что культурный центр сместился в Америку?[245]«Кто пойдёт на фотовыставку, прославляющую Америку? - задавался вопросом Том Брейден. - Я считаю всё это белибердой. Если вы собираетесь чего-либо достичь, показывайте лучшее. Мы с Алом (Алленом Даллесом) понимаем это. Это звучит несколько высокомерно, но так и есть на самом деле. Мы понимаем. Мы кое-что понимаем в музыке и искусстве, чего нельзя сказать о Государственном департаменте»[246].

Брейден, кроме того, ссылался на статью «Нью-Йорк Таймс», которая содержала критику «недальновидной американской недооценки важности культурного наступления», отметив при этом, что Советский Союз потратил на пропаганду только в одной Франции больше, нежели США во всём мире.

Америке следовало предпринять более масштабные и эффективные действия для перехода к решительному наступлению в культурной борьбе. План Набокова предполагал достижение этих целей, и уже в конце апреля 1951 года Брейден смог получить разрешение Совета Центрального разведывательного управления по вопросам проектов на проведение фестиваля.

15 мая 1951 года Исполнительный комитет Конгресса за свободу культуры поручил Набокову как генеральному секретарю Международного секретариата реализовать свой план. Набоков немедленно приобрёл авиабилет первого класса в США и остановился сначала в Голливуде, для того чтобы повидаться со «старым другом» Игорем Стравинским. Стравинский (подобно Шёнбергу, Томасу Манну и в некоторой степени Бертольту Брехту - Bertolt Brecht) был одним из «гениев высокой культуры, оставивших Европу, чтобы жить почти инкогнито среди лимонных деревьев, отдыхающей публики, архитектуры в силе нео-Бухауз (neo-Bauhaus) и фантастических гамбургеров» Южной Калифорнии[247]. В этой живописной среде Стравинский встретился со своим «беглым» русским другом и пообещал ему принять участие в фестивале. Набоков достаточно долго оставался в Тинсельтауне (Tinseltown), чтобы встретиться с Хосе Феррером (Jose Ferrer), который был поражён планом Набокова и позже пригласил его вернуться в Голливуд, отметив, что это лучшее место для привлечения средств и он, Феррер, сделает всё возможное для содействия в этом вопросе.

После головокружительной поездки в Америку Набоков возвратился в Европу, получив обещания от старых и новых знакомых посетить фестиваль, проведение которого было запланировано на апрель 1952 года. Игорь Стравинский, Леонтина Прайс (Leontyne Price), Аарон Копланд, Самюэл Барбер, Нью-Йоркский балет, Бостонский симфонический оркестр, Нью-Йоркский музей современного искусства, Джеймс Т. Фаррелл, У.X. Оден, Гертруда Штайн (Gertrude Stein), Вирджил Томсон, Аллен Тейт (Allen Tate), Гленвей Весткотт (Glenway Westcott) - все они персонально или их работы должны были быть представлены в программе Набокова. Возвратившись в Европу, он объявил, что Жан Кокто, Клод Дебюсси (Claude Debussy), Вильям Уолтон (William Walton), Лоренс Оливер (Laurence Olivier), Бенджамин Бриттер (Benjamin Britten), Венская опера, Опера Ковент-Гарден, труппа Баланчина, Чеслав Милош, Игнацио Силоне, Дени де Ружмон, Андре Мальро, Сальвадор де Мадариагаи Гвидо Пьовене также согласились принять участие в фестивале.

Поскольку по призванию Набоков был композитором, неудивительно, что значительная часть фестиваля была посвящена музыкальным произведениям. Таким образом Набоков хотел объединить силы всех выдающихся композиторов в борьбе со сталинизмом в искусстве. В соответствии с его замыслом «политический, культурный и моральный контекст фестиваля и его программы не должен был быть очевидным. Публика должна была самостоятельно прийти к логическим заключениям. Практически все работы, которые предстояло включить в программу, относились сталинистами и советскими эстетами к категории «формальных, декадентских и коррупционных», включая произведения русских композиторов (Прокофьева, Шостаковича), Скрябина и Стравинского [так в оригинале]»[248]. Сцена в «Вальдорфе», где Набоков призвал Шостаковича выступить против нападок сталинизма на музыку, должна была усилить этот эффект.