Книга Сильные женщины. Их боялись мужчины - Феликс Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
…Маленькая Эдит не знала предела в любовной страсти. Она меняла мужчин столь часто, как это казалось ей необходимым. С самого детства ей была близка блатная среда, сутенеры, воры, шулера, наркоманы. В ее понятии именно обладающий всеми этими достоинствами считался настоящим мужиком. И с этими «настоящими» она зачастую имела не только дружеские отношения. Эдит в пятнадцать лет ушла из семьи, забрав на свое попечение младшую сестру Симону, которая, как повелело провидение, не отходила от нее ни на шаг до самой смерти. Удивительно, но Мирей Матье и ее сестра Матильда так же неразлучны друг с другом до сих пор. Неужели и эта привязанность до самого гроба?
Многие мужчины не воспринимали Эдит как женщину. Они ухмылялись: и ростом не вышла, метр с кепкой, и женские прелести на выходном. Пиаф и впрямь «вымахала» в высоту на полтора метра. Матье лишь на немного обогнала свою великую предшественницу. Да и Каас не каланча. Вроде бы можно посмеяться — притягиваю за уши, но ведь, правда, — столько совпадений.
Эдит спала с возлюбленными где попало и при ком попало. Особых этических манер там не ночевало. Во всяком случае, своей Симоны она не стеснялась. Вот так от «нестеснения» и от одного рабочего паренька, которого Эдит и впрямь полюбила с первого взгляда, и родилась несчастная Марселина.
Правда, Пиаф зря просиживала юбку в районе пляс Пигаль. Она надеялась, что ее голос когда-нибудь понравится забредшему сюда на красный огонек внимательному импресарио.
…И вот однажды в промозглый осенний день спаситель пришел на пляс Пигаль. Послушав, как поет девчонка, он подошел к ней, представился и сказал: «Ты сошла с ума. Так можно сорвать связки». Спасителя звали Луи Лепле. Он вдохнул в нее силы, уверенность, поставил голос. И он был первым близким ей мужчиной, с которым Эдит не спала. Луи слыл гомосексуалистом. Биографы Пиаф утверждают, что между ними была самая чистая и самая бескорыстная дружба на свете. Луи верил: девчонка станет великой певицей, ведь такого голоса он доселе не слышал. Он сделал Пиаф карьеру, отвез ее на радио, познакомил с нужными людьми, всячески опекал. Но рок есть рок.
Через год Луи погибает в пьяной драке, и всю вину за убийство валят на беззащитную девушку-певичку. В газетах той поры ее так и называли «Убийца метр с кепкой». Подозрение висело на Пиаф до конца ее дней.
О любовных связях Пиаф с мужчинами написаны романы, поставлены пьесы. И откуда только в ней, маленькой, полуслепой, была такая чувственность, такое обаяние, которое неотразимо действовало на мужчин? Мне кажется, что она, в отличие от Мирей, брала раскованностью, свойскостью, теплотой. Последнюю свою любовь Пиаф встретила за год до смерти, в феврале 1962 года, когда уже лежала в больнице. Возле оказался молодой человек в водолазке и черных брюках. Он не сводил с нее глаз. Его звали Тео Сирапо, он был грек. Имя переводилось «Я тебя люблю». Ей — сорок семь, ему — двадцать. Они обвенчались в русской церкви, он был православным.
Коко Шанель подарила Пиаф подвенечное платье. Парочка была еще та — маленькая невеста и почти двухметровый жених. Журналисты допытывались, что они будут делать и будут ли делать детей? Мягкий, бесхарактерный Тео отвечал: «Как решит моя жена».
* * *
В судьбах трех шансонеток есть одна довольно драматичная общность, я бы сказал, преемственность. Это когда не срабатывает библейская истина о том, что нет пророка в своем отечестве. То есть он, конечно, есть, но, что называется, пророк временный. Да, всеобщее поклонение было (на похороны Пиаф пришел и впрямь весь Париж), но любимица парижан, «народная артистка» немало времени провела за океаном, в пресловутой и далеко не во всем обожаемой французами Америке. Что тянуло ее туда? Возможность заработать, выпустить пластинку, пообщаться с голливудскими «настоящими» звездами? С Синатрой, например, с Мэрилин Монро? Пиаф хотела остаться покорительницей и американских меломанов. Хотя это нелегко: известно, что янки считают свои вкусы патриотически-неизменными.
Отношения Мирей Матье с соотечественниками, мягко говоря, прохладные. Да, бюсты в мэриях, но это официально, а сердцем, душой, памятью они уже с другими кумирами. И Мирей обижена. Она купила жилье в Лос-Анджелесе и годами не появляется на родине. Ее уже стали забывать, новые поколения тинейджеров предпочитают техно и рэп. Это все равно что наши мальчишки и девчонки спросили бы у родителей: «А что, Майя Плисецкая — это испанская балерина?»
Многие французы считают, что она предала родину. Мирей отвечает: «Сначала научитесь меня любить».
Первый диск еще полупровинциальной Патрисии Каас «Мадемуазель поет блюз», принесший ей два миллиона долларов, покорил и Европу, и США. С тех пор она мечтает чаще и чаще представать перед американской публикой. Она и живет на «западный» манер. Флиртует с кумирами. Все говорили о романе с Аленом Делоном. Меняет имидж, гардероб, переносясь из эпохи в эпоху. Она не выступала в Париже целых четыре года. «США — страна большая, и я хочу там петь и жить», — заявила Каас в Москве в сентябре 1987 года.
Нас всегда тянет к большому и чистому. Быть пророком — значит самому быть и большим, и чистым. Умным, справедливым, всепрощающим. Но и герои не всегда правы. Даже Александр Матросов, во имя Родины закрывший своим телом амбразуру дзота, может быть, ошибался: стоило ли губить свою молодую жизнь, ведь Родина его почти забыла? Хотя что плоть — ведь она временна на этой земле. Есть вещи посильнее томления тела. Мне кажется, что это уже трагически начинала понимать Эдит Пиаф. Выразить любовь и ненависть можно только голосом. Песней. Надрывом. Перекатывающимся аффрикативом эр-р-р. Вот и три легендарные шансонетки нашего времени перекатываются в новое тысячелетие. Эдит, Мирей, Патрисия… Это уже музыка.
1999
Природу и породу не проведешь. Помните: «Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка». Сказано как в яблочко. За все приходится расплачиваться: за черное-белое, за доброе-злое.
Весной семьдесят шестого в фойе Дома литераторов одна немолодая дама, от которой исходил густой, чуть ли не довоенный запах пудры «ТЖ», предложила мне, собирателю автографов, приобрести три письма актрисы Любови Орловой к своему мужу кинорежиссеру Григорию Александрову. Я был удивлен. Орлова умерла лишь год назад, и в моем тогдашнем представлении вся ее жизнь и творческая судьба принадлежали, что называется, народу, партии, музеям. Смерть Любови Петровны так потрясла массы, что поговаривали, будто бы вот-вот в доме на Бронной, где она жила в последнее время, откроется музей-квартира народной артистки Советского Союза. Но нет, «судьба (все-таки) — индейка». Приобретая интимные послания символа отечественного киноискусства, я потворствовал агонии памяти о казавшейся вечно живой и вечно любимой Любови Орловой. Но вечного ничего нет, все — тлен, даже пирамиды фараонов потихоньку, от тысячелетия к тысячелетию, усыхают. А тут человек. Женщина. Актриса. Все так субтильно, призрачно, хрупко.
