Книга Дебютантка - Кэтлин Тессаро

* * *

Кейт толчком распахнула дверь офиса:

– Рейчел!

Внутри было пусто, только открыта дверь черного хода. Да куда же подевалась тетя?

– Рейчел!

Ветерок шелестел листками бумаг на столе, компьютер был включен.

Рейчел наверняка где-то здесь.

Кейт опустилась в глубокое кожаное кресло и закрыла глаза. Господи, как она устала! Должно быть, все еще сказывается перелет из другого полушария. Она с наслаждением откинулась на мягкую и прохладную кожаную спинку и утонула в объятиях кресла. Надо отдохнуть. Хотя бы минутку. Пока не вернется Рейчел.

* * *

Когда Джек вошел, она спала, склонив голову набок, сложив на груди руки и едва слышно посапывая.

– Кейт!

Он произнес ее имя тихо, чуть слышно. Уж очень не хотелось ее будить.

– Кейт… – нерешительно повторил он.

Казалось, она почти не дышит, словно потеряла сознание.

Джек сунул руки в карманы, сделал шаг назад. О, как он хотел, чтобы она пришла! И вот она здесь. Неужели подействовало, неужели так бывает?

Ах, если бы это было правдой!

Джек снова протер глаза. Надо продолжить работу. Или разбудить Кейт и отвезти ее домой. Да, пожалуй, так будет лучше. Однако, приняв такое решение, он вместо этого уселся в кресло напротив.

Она спит, она сейчас такая беззащитная. Во сне человек всегда беззащитен.

Когда-то давно, в первое время после женитьбы, Джек частенько смотрел на жену, когда та спала. Просыпался среди ночи и с изумлением разглядывал ее прекрасное лицо, обрамленное разбросанными по подушке длинными темными локонами, ее губы, удивительно изящные, слегка припухлые, ее маленькие руки, которые она, как ребенок, прижимала к груди.

Но шли годы, и он стал забывать, как это хорошо – любоваться спящей женой. Она частенько отправлялась в постель, не дожидаясь супруга.

«Я падаю с ног от усталости», – говорила она тоном, в котором слышались одновременно предостережение и осуждение. «Так что, уж будь добр, не прикасайся ко мне» – вот что означал этот тон.

И Джек приучился ее слушаться, покорно и без возражений. Сидел допоздна за компьютером или смотрел телевизор. Все лучше, чем обижаться. Когда он приходил в спальню, жена уже спала, отвернувшись к стенке, занимая ровно свою половину кровати. И вся ее милая, открытая незащищенность куда-то исчезала.

Кейт во сне поерзала в кресле, устраиваясь поудобнее.

Что это? Он наклонился поближе. Маленький, едва видимый шрам на правом виске, светлый, как тень полумесяца.

Посидев с ней еще немного, Джек приготовил себе чашку чая, включил настольную лампу. Сгущались сумерки, и свет лампы образовал на столе мягкий круг. Кейт спала так крепко, что даже не пошевелилась.

Время шло: минуло полчаса, потом час. На улице было уже совсем темно. Прошло не так уж много времени, а за окном все изменилось. Исчезли куда-то спешащие толпы народу, преимущественно офисных клерков; улица теперь казалась необитаемой, безлюдной. Зато ожили микрорайоны с муниципальными домами, ярко осветились в центре окна пабов, полных шумных завсегдатаев. Но Джокиз-филдс была пустынна, как улицы в романах Диккенса, освещенные мрачноватым светом старинных газовых фонарей.

Джек допил чай, поставил на пол рядом со стулом чашку и откинулся назад.

Она здесь. Он хотел, чтобы она пришла, и вот она здесь.

Кейт открыла глаза и, моргая, выпрямилась:

– Джек! Что вы здесь делаете? Что-то случилось?

– Да, – засмеялся он, – случилось. Прихожу, а тут вы спите.

– Боже мой, как неудобно! У меня, случайно, изо рта слюна не текла?

– Да нет… так, похрапывали слегка.

Она зевнула и снова откинулась в кресле:

– Ничего подобного, я никогда не храплю. Хотя сопеть, может быть, сопела: это со мной бывает, иногда даже громко.

– Так это и называется храп.

– Да нет, у меня просто дыхание такое… выразительное.

– Ну, я же говорю – храп.

Кейт улыбнулась, в теплом свете одинокой настольной лампы черты лица ее казались очень мягкими.

– Вы совсем не романтик, мистер Коутс.

– А что значит, по-вашему, быть романтиком?

– Любить все романтическое.

Он подпер подбородок ладонью:

– И вы это ищете в человеке?

– Да, а все остальное не столь важно. Обожаю, когда мне лапшу на уши вешают.

– Какой цинизм!

– Циник – это испорченный романтик. Но от романтизма ему все равно до конца жизни не исцелиться.

– Ну так просветите меня, серого и необразованного. Чего еще хотят романтики? Помимо того, чтобы им вешали лапшу на уши, конечно.

– Я полагаю, – вздохнула Кейт, лениво потягиваясь, – в глубине души все мы хотим верить, что в мире существует некая красота и справедливость, нечто возвышенное и прекрасное, по накалу соразмерное с любовью.

– И храп не вписывается в эту прекрасную картину.

– Да уж, совершенно не вписывается.

– Жаль, ей-богу, жаль. Ваше, как вы говорите, выразительное дыхание показалось мне очень милым.

– Правда?

– Ну да, – подтвердил Джек. – Кроме того, слушая его, я в любую минуту знал, где вы находитесь.

– Вот видите! Где же тут романтика?

Он пожал плечами:

– Зато тут есть голая правда. Вы что, так и не научились принимать действительность, как она есть?

– Нет. Действительность слишком вульгарна и криклива, а вечный шум действует мне на нервы.

– Как духовой оркестр?

– Точно. Кстати, который час?

– Десятый.

– Да что вы! А где Рейчел?

– Давно ушла. Думаю, она не знала, что вы придете.

– В общем-то, я и сама этого не знала, так что ничего страшного.

– Я отвезу вас домой, – сказал Джек, вставая и потирая затекшую шею.

– Это вовсе не обязательно.

– Нет, обязательно. – Он собрал на столе бумаги, выключил компьютер и, стараясь говорить как можно более равнодушно, поинтересовался: – Чем вы занимались весь день?

– Да так, ничем особенным.

– Ходили по магазинам?

– Нет, посетила Национальную портретную галерею. Проводила небольшое исследование.

– Исследование? Это интересно! И какое же?

– Выясняла кое-что о сестрах Блайт. И, между прочим, обнаружила там удивительные фотографии.

– Вы что, собираетесь писать их портреты?