Книга Последний предел - Даниэль Кельман

— Сносно, — ответил Каминский. — Так уж получилось, что у меня не было финансовых проблем.

— Благодаря Доминику Сильва, — уточнил я.

— А творческих идей у меня было немало. Я знал, что рано или поздно мое время придет. Честолюбие вроде детской болезни. Переболеешь им, и становишься сильнее, — продолжал Каминский.

— А некоторые от него умирают, — вставил Карл Людвиг.

— А потом, рядом с вами еще была Тереза Лессинг, — сказал я.

Каминский не ответил. Я украдкой наблюдал за ним. Его черты омрачились. В зеркале заднего вида Карл Людвиг тыльной стороной ладони смахнул с губ крошки, они посыпались на кожаную обивку сиденья.

— Хочу домой, — сказал Каминский.

— Простите, что вы сказали?

— Ничего. Отвезите меня домой!

— Может быть, обсудим это наедине?

Он повернул голову, и на какую-то бесконечно долгую секунду у меня появилось ощущение, что он смотрит на меня сквозь тьму очков, ощущение настолько сильное, что у меня перехватило дыхание. Потом он отвернулся, голова у него упала на грудь, все его тело, казалось, съежилось.

— Хорошо, — тихо сказал я, — вернемся.

Карл Людвиг хихикнул. Я дал световой сигнал, съехал с шоссе и развернул машину.

— Дальше, — сказал Каминский.

— Что?

— Мы едем дальше.

— Но вы же только что…

Он зашипел, а я промолчал. Его лицо теперь казалось жестким, словно выточенным из дерева. Он снова передумал или просто захотел показать, что имеет надо мной власть? Да нет, он старый, полупомешанный, не стоит его переоценивать. Я еще раз развернул машину и снова въехал на шоссе.

— Иногда трудно принять решение, — заметил Карл Людвиг.

— Да помолчите же! — прорычал я.

Каминский будто что-то пережевывал, лицо у него снова обмякло как ни в чем не бывало.

— Кстати, — сказал я, — я побывал в Клэране. — Где?

— В соляных копях.

— А вы не жалеете сил! — воскликнул Каминский.

— Вы правда там заблудились?

— Знаю, на взгляд постороннего, это смешно. Я потерял проводника. До того я как-то не принимал всерьез свои проблемы со зрением. Но вдруг я стал тонуть в каком-то тумане. А ведь там, внизу, не бывает тумана. Значит, все дело было во мне.

— Помутнение роговицы? — предположил Карл Людвиг.

— Что? — переспросил я.

Каминский кивнул:

— Угадали.

— И сегодня вы совсем ничего не видите? — спросил я.

— Различаю формы, иногда цвета. Очертания предметов, если повезет.

— Вы сами выбрались?

— Да, слава богу. Прибегнул к старому фокусу: шел, держась правой стены.

— Понятно.

Держась за правую стену? Я попытался это вообразить. Ну и чем это может помочь?

— На следующий день пошел к офтальмологу. От него я и узнал о своей болезни.

— Вы уж, наверно, думали, наступил конец света, — сказал Карл Людвиг.

— Именно, конец света, — торжественно кивнул Каминский.

Солнце почти стояло в зените, горы, уже очень далекие, расплылись в полуденной дымке. Я зевал, мной овладела приятная истома. Я стал пересказывать свой репортаж о Вернике. Как я случайно узнал о несчастье, большой успех нередко начинается со счастливого стечения обстоятельств, как я первым оказался возле его дома и тайком заглянул в окно. Я изобразил, как вдова тщетно пыталась от меня избавиться. Как всегда, эта история увлекала слушателей: Каминский задумчиво улыбался, Карл Людвиг смотрел на меня открыв рот. Я затормозил у ближайшей бензоколонки.

Машин, кроме нашей, не было, низенькое здание бензоколонки распласталось на фоне зелени. Пока я наполнял бензобак, Каминский вышел. Со стоном расправил халат, схватился за спину, подтянул к себе трость и выпрямился:

— Проводите меня в туалет!

Я кивнул.

— Карл Людвиг, выходите!

Карл Людвиг с многосложными манипуляциями надел очки и осклабился:

— Почему?

— Я закрываю.

— Не беспокойтесь, я посижу в машине.

— Именно поэтому.

— Вы хотите его оскорбить? — спросил Каминский.

— Вы меня оскорбляете, — сказал Карл Людвиг.

— Да что он вам сделал? — возмутился Каминский.

— Я ничего вам не сделал, — плаксиво повторил Карл Людвиг.

— А ну, хватит валять дурака! — заорал я.

— Ну пожалуйста. Прошу вас. Я тут посижу тихонько…

Я вздохнул, нагнулся, вынул диктофон из отделения для перчаток, бросил на Карла Людвига угрожающий взгляд, повесил на плечо сумку и взял Каминского под руку. Снова прикосновение его мягкой руки, странно уверенное, мне опять почудилось, что это он на самом деле ведет меня. В ожидании Каминского я рассматривал рекламные плакаты: «Выпей пива», смеющуюся домохозяйку, троих толстых детей, круглый чайник с ухмыляющейся физиономией. На секунду я прислонился к стене, все-таки я очень устал.

Мы прошли к кассе.

— У меня нет с собой денег, — объявил Каминский.

Стиснув зубы, я достал кредитную карточку. На улице кто-то завел мотор, вот он заглох, снова заурчал, вот затих уже вдалеке. Я подписал чек и взял Каминского под руку. Дверь с шипением открылась. Вот это да.

Я остановился как вкопанный, Каминский чуть не упал.

На самом-то деле я даже особого потрясения не испытал. Мне показалось, будто иначе и быть не могло, будто осуществился гнетущий, но необходимый замысел. Я даже не испугался. Потер глаза. Хотел закричать, но у меня просто не было сил. Я медленно опустился на колени, сел на землю и уронил голову на руки.

— Ну, что там еще? — спросил Каминский.

Я закрыл глаза. Мне вдруг все стало безразлично. Да пошли они к черту, он, моя книга и мое будущее! Мне-то что за дело до всего этого, да зачем мне этот старик? Асфальт нагрелся, тьму пронизали тонкие прожилки света, пахло травой и бензином.

— Цёльнер, куда вы запропастились?

Я открыл глаза. Медленно, с трудом встал.

— Цёльнер! — закричал Каминский тонким, пронзительным голосом. Даже не посмотрев в его сторону, я снова вошел. Тетка за кассой хохотала, точно никогда не видела ничего смешнее. «Цёльнер!» Она сняла трубку, я отказался:

— Мы ведь спешим, а полицейские нам только будут надоедать всякими дурацкими вопросами. Я сам обо всем позабочусь.

— Цёльнер!

— Вы только закажите нам такси.

Она вызвала, а потом потребовала заплатить за телефонный разговор.