Книга X20 - Ричард Бирд

Ее косточки. У нее были сексуальные косточки Люси Хинтон.

— Всего один побег табака, — сказал Джулиан. — Я немногого прошу.

— Я подумаю.

Он посмотрел на меня, как будто я совершал какую-то ужасную и вопиющую ошибку — например, подговаривал детей курить.

— Я иногда не понимаю, что вы против меня имеете, — сказал он.

Когда Тео впервые отправился в больницу, весь Клуб самоубийц сидел как на иголках. Никто не курил, никто не говорил о курении, словно это само по себе гарантировало успех операции. Тео бы такого ни за что не захотел, но он был в больнице, раскрывал незнакомым людям историю своего курения. В основном мы сидели в тишине.

Старый Бен Брэдли приподнял брови, наклонился в кресле, открыл рот, снова закрыл. Он опять откинулся в кресле и покачал головой. Тогда Джонси Пол, тщательно подбирая слова, чтобы никоим образом не намекнуть на табак, описал, как его малолетние племянники побывали в кукольном театре в яслях больницы на Грейт-Ормонд-стрит. Больше говорить было особо не о чем. В действительности он оставил племянников смотреть на Панча и Джуди, а сам выскочил покурить “Пиккадилли” на Пэлл-Мэлл.

Уолтер принял вызов как мужчина и припомнил свое путешествие в Северную Африку. Его бросили в пустыне. Ни пищи, ни воды. Лишь солнце в зените да порой в жаркой дымке на горизонте бедуин покачивался на единственном горбу неутомимого верблюда и в бреду мерещился ковбоем… проклятье. Бросать не так легко, как кажется.

Наконец Хамфри Кинг в припадке вдохновения разразился длинным описанием Римской империи, включая пристрастие к боям гладиаторов, искусной мозаике и фаршированным соням (вытеснение в чистом виде, хотя никто не собирался этого говорить). Кинг перешел на отношения римлян к самоубийству, весьма деликатно заявив, что их обществу недоставало общедоступного источника удовольствий. Уолтер захотел узнать точный процент римлян, покончивших с собой, а затем, по контрасту с Хамфри Кингом, без всякой деликатности заявил, что, будь он римлянином, ему бы хотелось покончить с собой двадцать раз на дню.

Мы погрузились в молчание, каждый тайно упрекал остальных за согласие держаться без табака, затем за пропущенную сигарету, винил остальных в болезни Тео. И все же никто не курил, никто не говорил о курении, потому что от этого зависела жизнь Тео.

Гемоглобин ни с того ни с сего заворчал. Бананас перелез через спинку дивана и принялся носиться кругами, а потом замер совершенно неподвижно, уставившись на дверь, в которую кто-то настойчиво стучал.

— Открыто, — рявкнул Уолтер, а может, все вместе, но все мы не были готовы увидеть, как Джулиан с широкой улыбкой проскальзывает в комнату, а за ним струится его черное пальто. Он осмотрелся, хлопнул в ладоши и еще раз осмотрелся, беспрестанно улыбаясь.

— Так это знаменитый курительный клуб, — сказал он.

Из внутреннего кармана пальто он достал пачку “Бьюкэнен Сенчури”. Поднял ее, точно волшебную палочку.

— Не сейчас, — шикнул Уолтер.

Джулиан не обратил на него внимания и попробовал еще раз.

— Табак, — сказал он. — Сигареты. Там, откуда взялись эти, их еще полно.

День

14

— Они просто восхитительны.

— Значит, очки мне не шли?

— Да нет, просто теперь ты выглядишь совсем по-другому.

Даже в приглушенном освещении “Козини” в новых контактных линзах Джинни смотрелась достойной своих косточек. Вообще-то без очков она выглядела немного озадаченной, но косточки не менялись. Она сняла джинсовую курточку. Под ней было надето короткое летнее платье цвета ванильного мороженого. По нему разбрелись маленькие земляничники.

— Поскольку я певица, — сказала она, — в итальянских ресторанах я обычно заказываю альвеолы. — Она накрасила губы красной помадой. — Давай закажем вина.

Контактные линзы были первым пунктом ее плана жить без утешения в лице английского парня. Обед в “Козини” — пункт второй, хотя Джинни дала понять, что приняла приглашение лишь потому, что я ее хороший друг. Не удовлетворенная этой формулировкой, она внушала мне, что ее сейчас ничуть не тянет ни ко мне, ни к любому другому мужчине. Стало быть, нечего беспокоиться, что она попытается меня соблазнить. Мои отношения с Люси вне опасности.

Это было весьма некстати: я знал наверняка, что Люси не собирается на крыльях любви лететь в Париж. Об этом обмолвился Джулиан Карр, в промежутке между перечислением своих экзаменационных оценок и сообщением, что Люси передали мой адрес. Его письмо ненадолго встряхнуло уголок моего разума, отведенный под чудеса, и я ждал, что он закончит послание мольбой о прощении и страстным призывом от имени Люси. Она, конечно, так переполнена эмоциями, что сама написать не в силах. На самом деле Джулиан хотел лишь рассказать мне о своей карьере и о том, что все развивается согласно его плану. Судя по всему, компания “Бьюкэнен” хотела привить ему вкус к коммерческим исследованиям и предложила годовую стажировку в Гамбурге. Но никаких обезьян! — писал он. Отвечать я не стал.

— Какое значением все это имеет без любви? Что защищать?

— Что, прости?

— Грегори, не отвлекайся. Я не люблю повторять. Только голос лишний раз напрягаешь. И горло, — сказала она, — и голосовые связки. — Ее руки следовали по телу за ее словами. — И легкие. — Дело не только в ее косточках. Под платьем у нее вздымались и опадали прекрасные легкие.

Я посмотрел, как она дышит, и спросил, не появлялось ли у нее когда-нибудь ощущения, будто все, что мы могли сделать в Париже, уже сказали и сделали до нас.

— Да, — сказала она, — конечно. Но не мы.

Две расфуфыренные женщины сели за соседний столик. Одна выбрала сигарету из серебряного портсигара, постучала ею о стол, закурила и, хотя я беззвучно умолял ее не делать этого, выпустила дым в сторону Джинни.

— По-моему, ты говорил, что здесь не курят.

Я слегка поежился:

— Наверно, Козини передумал.

Джинни уставилась на женщину. Затем отодвинула стул и швырнула на стол салфетку.

— Это нельзя так оставлять, — сказала она.

— Но почему?

— Мое горло, Грегори, мои голосовые связки.

— Знаю, — сказал я. — Твои легкие.

Настроение Уолтера не лучше вчерашнего — наверняка потому, что из Клуба самоубийц опять никто не пришел. Здесь сидит только Эмми, и Уолтер, набычившись в своем кресле, надвигает поля черной шляпы на глаза. После его вчерашней вспышки я нервничаю, но Эмми приходится жить с ним постоянно и — должно быть, в отместку, — она намерена говорить о любви — тема, которую, как мы оба знаем, Уолтер терпеть не может. Эмми вспоминает, как впервые пришла сюда, когда хотела сказать Тео, что никак не связана с зажигательной бомбой, переброшенной через заграждение Центра исследований. Когда поездки в трущобы закончились, ЛЕГКОЕ распустили, и не ее вина, что некоторые идиоты до сих пор щеголяют в футболках. Она хотела, чтобы Тео знал: ей жаль, что он потерял работу.