Книга Преобразователь - Ольга Голосова

Что должна была чувствовать женщина, которая обречена на жизнь с ненавистными ей существами, постоянно находившаяся под их наблюдением и в любой момент ожидающая смерти? Собственно, смертный приговор ей был вынесен дважды: за побег из клана и за побег из лаборатории. Она родила ребенка вопреки всем законам природы от своего потенциального убийцы, которого полюбила больше всего на свете – больше рода, больше себя. Ей никогда не позволяли оставаться одной слишком долго. Она жила благодаря снисходительности своего бывшего жениха, существовала за его счет и делила с ним постель только для того, чтобы ее ребенок вырос и не знал проблем. Она проходила бесконечные обследования, ее взад и вперед скрещивали с кем ни попадя, ее гоняли из крысы в человека и из человека в крысу, чтобы добиться результата. Она молчала и делала все, что прикажут. Я ел, пил, спал, рос, учился и получал удовольствия. Она молчала. Потом, когда ее сын вырос, она села в автомобиль, разогналась и врезалась в бетонную опору моста. У нее не было души, поэтому ей нельзя инкриминировать ад. После смерти ее тело из человеческого стало крысиным, и ее похоронили в закрытом гробу. Она была животным. Мерзкой тварью с голым хвостом, лазающей по помойкам и жрущей объедки. Она была лабораторной крысой, невыразимо уставшей от бремени своего собственного бытия и расплачивающейся каждой минутой своей затянувшейся жизни за несколько недель любви. Так ради чего все это, я спрашиваю?

Я вышел из ванной и отправился на кухню. Там я выключил выкипевший чайник, подышал наполненным паром воздухом и налил себе полную рюмку коньяка. Что ж. Помнится, Маша говорила, что, если очень много выпить, а потом принять ванну, результат будет вполне предсказуем. Я прихватил с собой книжку, коньяк, стакан, сигареты и направился в ванную матери. В конце концов, она использовала ее примерно для тех же целей. Может быть, если я превращусь в крысу, я хоть что-нибудь пойму в этой истории?

Я нашел в шкафу полотенце, открыл кран, вылил в ванну давно просроченный желеобразный шампунь и лег на холодный чугун.

Шумела вода, дым тяжелыми клубами поднимался сквозь насыщенный влагой воздух, я пил и пытался заплакать.

«Если ты заплачешь, Сережа, тебе станет легче», – уговаривал я себя и воображал себе все несправедливые ужасы своей жизни. Но коньяк не желал превращаться в слезы. Меня изрядно мутило, я почитал и отбросил взятую с собой книжку, но лицо мое по-прежнему сковывала железная маска безразличия. Мне никого не было жалко. Только отвратительная, легкая, как туман, ненависть к себе, к миру, к тому, по чьей вине я тут купаюсь, заполняла мое сердце и до боли сводила скулы оскоминой.

Если вы хотите, чтобы вам стало хреново, выпейте и примите ванну. Возможно, тогда вы поймете, что я почувствовал, когда коньяк уже лез обратно из горла вместе со злобой. Чего еще не хватает для полного кайфа?

Я рывком поднялся из воды, едва не упав. Блин, а я все-таки здорово набрался. Вдохновленный неведомой силой, я прошлепал в спальню, оставляя за собой мыльные лужи, и схватил магнитофон. Что мы там слушали? Соло для флейты?

Я поставил кассетник на раковину, воткнул вилку в розетку и, с трудом найдя нужную кнопку, врубил музыку. Как только я рухнул в воду, подняв волну, беспощадный звук настиг меня. О, это было еще то соло! Папенька не сыграл бы лучше, а может, это он и был. Не прошло и минуты, как знакомая боль скрутила меня, и я едва успел выключить воду. Поток рвоты извергнулся из меня, сознание сузилось и подернулось мутной пеленой. Запахи, звуки, свет – рецепторы взбесились, и мир превратился в какофонию, прежде чем свернуться до точки. «Больно-больно-больно-больно», – твердил внутри меня зверь, возвращаясь в первозданное состояние. «Не хочу», – шептал я, но остановиться уже не мог. Я выбрался из ванны и упал на пол. Куски липкой слизи отваливались от меня, и вот уже не было ни рук, ни ног… Как в фильме ужасов, сквозь меня прорастало нечто, а я стремительно исчезал. Вихрь света ослепил меня, далекий свист звал вперед, в черноту, во мрак, и сознание погасло.

Последнее, что я осознал, прежде чем превратиться в крысу, – мать закрывалась изнутри, чтобы случайно не выскочить наружу в природном виде. Я же задвинул шпингалет автоматически. Я сам запер себя в ловушке.

Я лежал на маминой кровати, а Эдик в хирургической маске держал меня за руку, осторожно извлекая из моей вены иглу. Пахло спиртом и лекарствами.

– Ты все-таки следил за мной, – хотел сказать я, но вместо слов из моего горла вырвался омерзительный сип.

– Нет, – словно угадав мои мысли, Эдик покачал головой и надел на иголку пластмассовый колпачок. – Не волнуйся, я сделал все, как ты просил, – глухо произнес Эдик из-за намордника. – Просто я подумал… мне показалось, что искать ты можешь только в одном месте. И я решил помочь тебе. Я подумал, что ты захочешь превратиться в крысу, но ты не знаешь, как вернуться из крысы обратно. Проблема в том, как я говорил тебе, что процесс неуправляем. Ни туда, ни обратно вы не переходите по своей воле. Но и мы не стоим на месте! – посмотрев на часы, Эдик стянул маску, и теперь она болталась у него на подбородке.

– Мы нашли стимулятор обратного перехода. Что-то среднее между гормоном и антидотом, – Эдик улыбнулся и похлопал рукой по тумбочке. – Удивительно, конечно, но помогает. Этот препарат еще в разработке, но у меня не было выхода. Вдруг ты бы завис в виде крысы навсегда? – Эдик поморщился как недовольный ребенок. – И чтобы я тогда делал? Кормил тебя сырым мяском и бананами, умоляя откликнуться на имя «Сережа»?

– Я… тебя… ненавижу… – из моего горла снова вырвался сип, но отдельные звуки уже можно было разобрать.

– И не надо меня благодарить, – Эдик убрал в карман пустой контейнер из-под ампулы.

– Пить дай… во-ды…

– Пить? – Эдик разговаривал со мной, как сиделка с паралитиком, и, кажется, наслаждался этой ролью.

Я заметил, что нам гораздо милее обездвиженные и немые близкие: так их проще любить.

– Конечно, тебе нужно много воды сейчас, – Эдик вышел.

Я огляделся. Память возвращалась, и непонятные картинки в мозгу обретали с трудом уловимый смысл. Как будто тебя разбудили посреди ночного кошмара: ты помнишь, что он был, в голове мелькают отдельные слова и кадры, но общую суть уловить нельзя. Но я помнил: что-то случилось, пока я был крысой, что-то важное, просто очень важное. Я что-то нашел. Я нашел то, что искал. Но что это? Где это?

Я хотел встать, но мышцы не слушались. Похоже на состояние после отравления или когда температура сорок. Едва оторвав голову от подушки, я снова уронил ее обратно, успев краем глаза заметить, что дверь в ванную открыта, а шпингалет сорван и валяется на полу. Едкий запах шел именно оттуда.

Вернулся Эдик с двумя стаканами воды.

– Хотел встать? Не получится, Серег, пока. На, пей.

– Что там бы-ло… как ты ме-ня… – я выдавил слова, прозвучавшие как междометия.

– Все просто. Я открыл дверь своим ключом, вошел в квартиру и обнаружил запертую изнутри дверь в ванную. Нетрудно было догадаться, что ты там делал. Дальше я поступал как обычно – можно даже сказать, что по инструкции. Я надел перчатки и маску, приготовил баллончик со специальным средством и выбил дверь. Я едва успел тебя перехватить, пришлось буквально гасить тебя аэрозолем. Ты визжал и очень проворно метался, но выскочить и удрать в какую-нибудь дыру не успел. Потом ты упал, а я, извини, поднял тебя за хвост и отнес в кровать. Чтобы облегчить переход, мне пришлось уколоть тебя. Потом еще один укольчик – и ты уже снова наш Сережа.