Книга Счастливая ностальгия. Петронилла - Амели Нотомб

– Есть ли в зале добровольцы?

Публика рассмеялась. Я нет.

– Вот всегда так – рассчитывать можно только на себя.

Композиция группы «Систем» закончилась.

– А теперь попрошу тишины.

Добиться тишины не составило никакого труда. Слышно было, как крутится барабан, или по крайней мере казалось, что слышно; все внимание было приковано к тому, что происходит у барной стойки. Петронилла приставила ствол к виску и заговорила снова:

– Достоевский, которого приговорили к смертной казни и который не знал, что его в последнюю минуту помилуют, рассказывает, что чувствовал, стоя перед расстрельной командой, он говорил о невероятно долгих – до головокружения – мгновениях, о немыслимой красоте самых обычных вещей, о том, как глаза начинают видеть то, что надо видеть. И теперь я могу подтвердить: он был прав.

Она нажала на курок. Ничего.

Я собиралась уже было упасть на колени, чтобы возблагодарить провидение, когда она заговорила вновь:

– В вестернах эта штука называется шестизарядником. Значит, я буду стрелять шесть раз. Осталось пять!

Когда она опять начала свои манипуляции с револьвером, у меня промелькнуло смутное воспоминание: лет десять назад было популярно какое-то видео – «Секреты русской рулетки» или что-то вроде того, где некий специалист объяснял, как можно крутануть барабан, чтобы патрон оказался в определенном месте. Может быть, Петронилла тоже владеет этим приемом? Во всяком случае, я на это надеялась.

Она нажала на курок. Ничего.

– Еще четыре! – объявила она.

Я наблюдала за движением, каким она приводит в действие барабан, – оно казалось естественным до такой степени, что заподозрить расчет было невозможно. Мне не удалось бы найти объяснения.

– Теперь ствол сам находит путь к виску, – сказала она.

Снова нажала на курок. Ничего.

– Еще три.

Даже если Петронилла и видела тот фильм, все равно риск был колоссальным. И опытный иллюзионист мог бы совершить ошибку, что уж говорить об этой авантюристке.

Она нажала на курок. Ничего.

– Еще два.

Одна лишь Петронилла и сохраняла хладнокровие. Все остальные окаменели от ужаса, в первую очередь я. То, что мы чувствовали и что могла выразить лишь сгустившаяся до предела тишина, было нечто большее, чем страх, высшая степень напряжения – время замерло, каждая секунда дробилась на бесконечное количество осколков, каждый из нас – как Достоевский перед взводом расстрельной команды – ощущал дуло револьвера у собственного виска.

Она нажала на курок. Ничего.

– Еще один раз.

Словно молния, меня пронзило озарение: сразу же, с первой нашей встречи с Петрониллой, у меня возникло это ощущение близости с ней – опьянение, которое, за неимением более точного определения, можно назвать влечением к риску; оно не соответствует никакой биологической пульсации, не поддается рациональному анализу, и мне тоже было присуще это качество, возможно не так наглядно, но вполне определенно и в условиях, которые сложно здесь описать. Нас с ней никак нельзя было причислить к большинству, к тому же мы пребывали в том золотом возрасте, для которого характерны осмотрительность и осторожность, но от этого понимали друг друга еще лучше. Как могла я подумать, что она выполняет этот трюк с рулеткой ради денег? И как сама она могла уверять, что тестирует лекарства из корыстных интересов? Если Петронилла вновь и вновь подвергала себя опасности, так это ради того, чтобы познать высшую степень возбуждения, исступление от острого ощущения жизни.

Она нажала на курок. Ничего.

Поскольку в зале уже орали, Петронилла велела всем замолчать и заговорила вновь:

– Только не думайте, что я с вами шутила.

И, не вертя больше барабан, она прицелилась в бутылку на барной стойке и выстрелила. Выстрел прозвучал так громко, что заглушил звон разбившегося стекла.

Раздался гром аплодисментов. Сияющая Петронилла подошла к столику, за которым, кроме меня, никого не было, и подсела рядом.

– Браво! Это было великолепно! – ликовала я.

– Ты так считаешь? – произнесла она с напускной скромностью.

– Какой оригинальный способ отпраздновать тридцать девять лет! Это намек на «Тридцать девять ступеней» Хичкока?

– Почему бы и нет? Что будем пить?

– У меня есть все, что нужно, – ответила я, вытаскивая из рюкзака бутылку шампанского.

Наполнив бокалы, я произнесла тост за нее. Первый же глоток показался восхитительным: ничто так не облагораживает напиток, как русская рулетка.

– Ты могла сегодня пить без меня, – сказала Петронилла.

– Знаешь, ты напомнила мне одно высказывание Наполеона, который всегда ставил охлаждаться бутылку шампанского, чтобы выпить после битвы: «В победе вы заслуживаете шампанского, в поражении вы нуждаетесь в нем».

– Ну и каков твой вердикт?

– Ты его заслуживаешь. С днем рождения!

Как обычно, я говорила слишком быстро. Поздно ночью у нас возник спор по какому-то пустячному поводу, алкоголь сильно преувеличил его значимость. Мы шли по бульвару Ришар-Ленуар, и Петронилла, которой решимости было не занимать, вложила патрон в барабан и прокрутила его. Потом приставила ствол к моему виску и выстрелила.

– На этот раз в уличной ссоре погибнет не Марло, – сказала она моему трупу.

Она порылась у меня в сумке, нашла там эту рукопись, сунула себе в карман, а мое тело спихнула в канал Сен-Мартен.

Назавтра была пятница, рабочий день. Для очистки совести Петронилла отнесла рукопись в мое издательство.

– Текст небольшой, – сказала она главному редактору. – Я пока тут посижу, вы прочтете, а потом мы поговорим.

Она уселась в моем кабинете и со свойственной ей бесцеремонностью два с половиной часа проболтала по телефону с Томбукту.

Потом к ней вышел редактор и спросил, может, мою рукопись следует отнести в полицию?

– А это вам решать, – ответила она.

Петронилла выскользнула из здания, как кошка, и исчезла на парижских крышах, где, как мне кажется, она бродит до сих пор.

А я, труп на дне канала, размышляю о произошедшем и извлекаю уроки, которыми воспользоваться уже не смогу. Напрасно я убеждаю себя, что писать – это опасно, смертельно опасно, я по-прежнему попадаюсь на эту удочку.