Книга Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

— Чем?

— Хозяйством, всем. Поставлю все на надлежащую ногу и опять уеду.

— Служишь, что ль?

Степан Владимирович сморщился, словно отведав чего-то кислого.

— Нет, бабинька, фи!… В гражданской разве можно служить у нас? Но у меня в Петербурге знакомства, связи… — Он вытянул при этих словах ноги и положил их одна на другую. — Все это надо поддерживать…

— Зачем?

— Как зачем? Мы будущие государственные люди, бабинька! Маленького места я не возьму, я Пентауров, ну а когда мне предложат что-нибудь крупное — тогда другое дело. И это время недалеко… Будьте покойны — в свое время ваш внук будет министром! Однако, бабинька, я пойду помоюсь и потом опять вернусь к вам беседовать! — Он встал со стула и ушел, сопровождаемый лакеем, в дом.

Людмила Марковна взглянула на Леню.

— Совсем дурак! — молвила она вполголоса.

На следующее утро будущий министр укатил в Рязань: очень уж было велико у него нетерпение поскорее попасть в заповедный кабинет и осмотреть все шкафы, столы и ящики.

Жизнь в Петербурге и ожидание министерского поста в разных модных ресторациях в обществе золотой молодежи стоила больших денег, и Пентауров, в котором честолюбия было еще больше, чем скупости, запутался в долгах. Это не мешало ему верить самому и с многозначительным видом уверять своих друзей, что он действует по плану: «Я сею сотни рублей, — говорил он, — а из них у меня вырастут тысячи!»

Глава XXIV

В Рязани Степан Владимирович немедленно послал за полицией, кабинет распечатали, и Пентауров, запершись в нем, принялся за тщательный осмотр.

Вздернутый нос любопытного Ваньки, разумеется, тотчас же приклеился к щелке в двери со стороны коридора.

Прежде всего внимание нового барина привлек белевший на письменном столе листок бумаги: неподписанная вольная актерам. Степан Владимирович прочел ее, сжал губы в трубочку и положил бумагу на край стола.

В письменном столе нашлось на несколько сот рублей серебра и золота, и Пентауров с заблестевшими от удовольствия глазами несколько раз погрузил руки в монеты и даже пересыпал их, наслаждаясь их звоном.

В том же ящике лежало несколько ломбардных билетов; он пересчитал их, и цифра денег, положенных по ним, несколько разочаровала его: денег было всего сто тысяч.

Конторка оказалась запертой, но ключа к ней не имелось; Пентауров, недолго думая, подсунул под крышку небольшой медный кинжал, служивший отцу его для разрезывания бумаги, дернул, и крышка отскочила вместе с верхней планкой замка.

Но напрасно перерыл он углы конторки и всякие другие закоулки: билетов нигде больше не оказалось и, судя по собственноручным записям аккуратного Владимира Дмитриевича, более их и не было.

Цифра долгов будущего министра доходила почти до этой же суммы.

— Однако это свинство! — проговорил Пентауров, обшарив весь кабинет и остановившись около письменного стола. — Совершенно не умел вести дела покойник!

Вольная актеров опять попалась ему на глаза; он взял ее, скомкал и бросил в корзину под стол; потом снова открыл конторку, вынул документ Лени, постоял несколько минут в раздумье, сложил его вчетверо и, оглядевшись, сунул его в одну из книг, стоявших на небольшой этажерке у стены.

Духовного завещания нигде не было, и это несколько подняло дух нового владельца. Он спрятал деньги в стол, отпер дверь и позвонил в колокольчик.

— Приказчика ко мне! — приказал он Ваньке, успевшему вовремя скрыться и вновь принестись на зов.

В дверях появилась намасленная голова Маремьяна, давно ожидавшего в лакейской зова барина; пытливые глазки его глянули в кабинет, затем он вошел и низко поклонился…

— С приездом, батюшка барин! — проговорил он.

— Здравствуй… Маремьян, кажется?

— Маремьян-с…

— Сколько Баграмово дает дохода?

Маремьян слегка шевельнул руками.

— Как ведь когда-с? — ответил он. — Год на год не приходится!

— Ну, все-таки сколько же?

— Тысяч пятнадцать даст.

— На серебро?

— Нет-с, на ассигнации-с.

— Но ведь это же ужасно мало! — воскликнул разочарованный Пентауров. — Отец, я вижу, совершенно не умел хозяйничать; денежные дела я нашел прямо в невозможном виде!

Маремьян молчал.

— Надо что-нибудь предпринять, чтобы увеличить доход. А? Как ты думаешь?

— Как вашей милости будет угодно.

— Мне угодно иметь тридцать тысяч самое меньшее! Что ты на это скажешь?

— Оченно распрекрасно-с…

— Так это надо и сделать. Что вы тут сеете — рожь, конечно?

— Рожь-с.

— Ну вот! А надо сеять пшеницу — она дает вдвое больше дохода. Наши в Тамбовской губернии все ее сеют!

— Точно: в Тамбовской сеют, а у нас нельзя-с.

— Почему?

— Несходна она здешним местам…

— Вздор: какая же разница между нашей губернией и Тамбовской? Все одно и то же: только губернаторы в них разные! — Он усмехнулся своей остроте. — Затем сыр? Делаете вы сыр?

— Никак нет-с! — опешив, ответил Маремьян.

— Ну вот! А между тем он предорогой: в Петербурге к нему приступу нет! Пармезан, например? Нужно пармезан варить. Ведь коровы у нас есть?

— Есть-с… за сотню штук будет.

— Ну вот! Это же страх сколько сыра можно будет сделать. А что за театр у отца был?

— Для удовольствия своего устроили барин.

— И актеры и актрисы есть?

— Имеются-с: из наших же, из дворовых.

— И хорошенькие? Пришли их сейчас ко мне, актрис, конечно, одних, взгляну. А с остальными делами после: я еще обдумаю кое-что и решу.

Маремьян удалился, и, немного погодя, в кабинет гуськом вошли Елизаветина и несколько второстепенных актрис.

Пентауров разглядывал их в лорнет.

— Здрасте, здрасте… — говорил он в ответ на «придворные» приседанья каждой. Елизаветину он ущипнул за щеку. — Ничего… недурны… недурны… — произнес он. — Играете? Хорошо играете? Посмотрю… Ты, как тебя?

— Елизаветина-с…

— Зайди ко мне вечером: я кое-что объясню тебе… роль пройдем одну.

Он опять ущипнул ее за щеку и милостивым движением отпустил актрис.

«А Ленька куда лучше их!» — думал он, провожая их взглядом.

Напрасно в тот день поджидали в Баграмове гонца с бумагой от Пентаурова: вместо него к следующему полдню прикатил из Рязани сам Степан Владимирович.

Людмила Марковна была в своей комнате.