Книга Пантера: время делать ставки - Наталья Корнилова

— «…А если «на небеси»… так я и «Отче наш» не знаю.

— Ладно. Объясню. «Отче наш» — это в следующей серии, а вот что касается ретиариев и мирмиллонов… Мирмиллон — гладиатор вооруженный щитом и мечом. Ретиарий — гладиатор, с трезубцем и сетью, как для ловли рыбы. Похоже, что устроители шоу в «Бункере» проштудировали немало исторических источников, пока не достигли результата полного сходства. Полагаю, что к этому приложил руку господин Каморин, счастливо совмещающий два кресла — технического директора букмекерской конторы «Фаворит» и режиссера-постановщика игровых шоу в «Эдельвейсе» и «Бункере». Красавец! Черт бы его драл!

— Не будем пока о Каморине. Что мне дальше-то делать, босс? Ведь завтрашняя ночь — решающая. Я выйду на арену с этой бешеной Олей Кротовой, — при упоминании этого имени губы босса искривила непонятная мне мимолетная усмешка, — Ованесян будет сидеть в своей ложе, у меня в руках дротик… и что же дальше?

— Понятно, что не выполнять заказ. Вот что я тебе скажу, Мария: предоставь событиям идти своим чередом. Мы уже направили их в нужное русло. Только ты будь предельно осторожна.

— Но как же… идти своим чередом?

— Да вот так. У меня есть схема этого бункера. Разумеется, данные устарели, датированы они концом восьмидесятых годов, но вряд ли нынешние хозяева этого подземелья сильно его перестроили. Так… подштукатурили, подмазали, сделали кое-где современный интерьер, удобства — но в целом план помещения сохранился неизменным. Просмотри, понаблюдай, запомни. Вот она, схема. Может, пригодится. У тебя ведь неплохая зрительная память, насколько я понял за несколько лет нашей совместной работы?

— Не жалуюсь. Пока.

— Ну, если сейчас не жалуешься, то не будешь жаловаться и завтра. Вспомнишь, если что. Здесь четыре уровня. Вот магистральная галерея, вот шахты лифтов, вот эвакуационные лестницы, вот главный эвакуационный ход. Сейчас он перекрыт решетками.

— Главный эвакуационный ход? А куда он идет?

— Из бункера на поверхность, разумеется. Только выход на свет божий — в двух километрах от самого бункера.

— Зачем же такие сложности?

— А вопросы не ко мне. Вопросы к строителям и бывшим кураторам этого милого учреждения. Например, не мешало бы спросить генерала Бражнина.

— Генерала Бражнина?

— Его. — Родион Потапович уступил мне место за своим рабочим столом. — Вот, садись, рассматривай схему. Сложно, но можно постичь.

Изучение и примерное запоминание схемы заняло у меня примерно полчаса. За эти тридцать минут я затвердила план бункера настолько, что достаточно было закрыть глаза, чтобы представить любой из четырех уровней в разрезе.

На память я действительно пока не жалуюсь.

— Уф… достаточно, — выдохнула я. — Будет. Ну что, Родион Потапович, все должно идти своим чередом? Следовательно, я так понимаю, у вас есть план?

— Кое-что есть.

— Понятно. Я делаю свое дело, вы — ваше. Так?

Босс хитро прищурился:

— Ну да, так. Скажу тебе по секрету, Мария… только обещай мне, что после того, что я тебе сообщу, ты не будешь задавать дополнительных вопросов. Все вопросы — завтра. А сегодня… Идет?

Я кивнула.

— Так вот, — размеренно начал Шульгин, садясь за свой стол с какой-то особой торжественностью, — дело практически завершено. Оно — раскрыто, но еще нужно накрыть сетью всех участников этого чудовищного сговора.

— Сговора?

— Вот именно. Сговора. Накрыть сетью, как ретиарий накрывал мирмиллона на древнеримских ристалищах и аренах и как будет завтра в «Бункере». А теперь иди на свою съемную квартиру. Тебе предстоит последняя ночевка там. И — повторяю — будь осторожна.

Мы распрощались, и я вышла из кабинета. Я еще успела услышать, что босс снял телефонную трубку, набрал номер и, помедлив, сказал кому-то:

— Василий? Это Родион. Все в силе. Она подтвердила… Да. Позже. Ну, до завтра. Будь здоров.

16

В ту ночь я долго не могла заснуть, как ни убеждала себя, что сон требуется мне как никогда. Я даже выпила снотворного, чего со мной давно не бывало. Из комнаты Ольги доносился размеренный храп, что раздражало меня еще больше. Корова! И что это босс так ухмылялся, когда речь заходила об Ольге?

Эх, Родион Потапович… Меня никогда не приводила в восторг его приверженность к почти театральным эффектам. Какой смысл держать меня в напряжении целые сутки, хотя назавтра он все равно скажет мне имена виновников этой серии смертей? Но с другой стороны, его театральные эффекты в подавляющем большинстве случаев были и эффективными.

Всегда, когда бессонница томила до тошноты, а потолок тоскливо плыл перед глазами, не желая распускаться многоликим соцветием сна, вспоминался Акира. Он вырос перед мысленным взглядом, чуть огрузневший с годами, но все равно ладный, статный. Я предпочитала не помнить о том, что он давно умер, потому что всякий раз, когда его дочь Мария чувствовала себя маленькой, одинокой, слабой девочкой, как тогда, у холодной приютской батареи, он приходил и давал мне силу пантеры.

Он поможет и завтра.

Эта мысль неожиданно согрела меня, и победительный сон наконец смежил мои глаза.

Весь следующий день, до самого вечера, мне предстояло провести в квартире, потому что звонил сначала Каморин, а потом Геннадий, и нам строго-настрого было запрещено покидать пределы нашей съемной жилплощади. И нам с Ольгой, никуда не денешься, пришлось контактировать, хотя мы и пытались ограничить общение косыми взглядами в коридорчике. Ни слова, ни полслова. Я чувствовала исходящие от нее флюиды напряженности, но враждебности… враждебности не было. Наверное, она начала понимать, что мы в некотором роде сестры по несчастью. И то, что одна из нас сегодня ночью могла умереть, не подогревало злобы. Понятно, что она не могла чувствовать ко мне приязни, равно как и я к ней, но, по крайней мере, тех фейерверков эмоций, которые заставляли нас едва ли не кидаться друг на друга с кулаками и подручными средствами, не было и в помине.

Примерно в половине девятого вечера раздался звонок, и голос Гены Благовещенского дал нам знать, что ровно через полчаса он будет ждать нас в машине на углу нашего дома.

— Чтобы без опозданий, — сухо сказал он, и меня продрало по коже колючим морозцем. В голосе Геннадия не было и намека на постоянные его мурлычущие нотки.

Я передала слова Благовещенского Ольге. Она кивнула, дав понять, что приняла к сведению. Я отвернулась; в этот момент она положила руку мне на плечо и сказала:

— Ладно. Не будем напоследок дуться. Как знать, может… впрочем, нет. Все будет нормально.

— А как же коэффициенты в скобочках? — спросила я. — Ставки на тебя, на меня?

— Не будем, — отрезала она. — А ты вообще молодец. Думаю, что мне сложно будет с тобой справиться. Может, и не придется даже.