Книга Воспитание по-новому - Маруся Светлова

Такой человек может только нудным голосом читать нотации или устало говорить:

— А я тебе говорил… Я предупреждал… Прекрати…

Совсем недавно, входя в метро, я услышала диалог.

— Заставить драться невозможно! — услышала я резкий категоричный женский голос, и голос мальчика, который жалостно как-то, даже не по-мальчишески нежно ответил:

— Ну, бабушка, ну как ты не понимаешь, я не могу с ними не драться — они со мной начинают драться, они меня заставляют с ними драться!..

Я пропустила эту пару вперед, заинтересованная всем этим диалогом. Бабушка, как заведенная, так же резко и категорично, как будто не слышала, что говорит ей семи-восьмилетний внук, с ранцем за плечами, продолжила:

— Заставить драться невозможно! Ты можешь не драться!

— Но бабушка, — с отчаянием в голосе, со слезами в голосе сказал мальчик, — их много, они подходят и начинают меня бить, я же не могу с ними не драться!.. Меня заставляют драться…

— Заставить драться невозможно! — как робот произнесла бабушка. — Меня — никто не заставит драться! — сказала она гордо, и я вдруг подумала словами давней свой знакомой, простой женщины, которая по простоте своей всех, кого она не понимала или кто вызывал удивление, называла «больной».

— Больная, что ли? — подумала я, улыбнувшись этому слову. Но действительно, здорова ли эта бабушка, когда ребенок говорит ей о своих чувствах, описывает ситуацию, в которой он вынужден вступать в драку, а она продолжает свое, как глухая. Здоровой ее не назовешь!

Я остановила сама себя, не желая впадать в осуждение, но подумала: «Ее бы, бабушку, поставить в ту же самую ситуацию, когда к ней подходят несколько — не детей, ровесников ее внука, которые точно не заставят ее драться, — а таких же вот крепких еще, активных бабушек, и начинают ее бить. Куда денется ее менторский голос, куда исчезнет ее глухота?

Я на несколько секунд представила себе такой «бой бабушек» и подумала беззлобно, просто констатируя факт: вот бы каждого родителя, который не слышит своего ребенка, не понимает своего ребенка — ставить в ситуацию ребенка! Как бы сразу все стали правильно слышать, как сразу все стали бы понимать! И перестали бы поучать безжизненными голосами!

Но как часто в реальной жизни мы проявляемся, как эта бабушка — бесчувственными и холодными.

Я помню себя такой мамой, уже очень правильной и бесчувственной, когда резко обрывала веселье дочери, прыгающей на одной ножке, восторженно что-то напевающей.

— Так, остановись и объясни мне, — строго говорила я ей — чего ты прыгаешь?

Дочь замолкала, переставала прыгать и недоуменно мотала головой. Она не могла объяснить, почему ей хотелось прыгать.

Но я не отступала. Мне нужно было понять — зачем она прыгает! Мне надо было понять то, что понять просто невозможно — настроение, радость, просто — детскую энергию, которая требовала выхода. Это можно было только почувствовать, как чувствовал ребенок и просто выражал эти чувства в прыжках, в пении. Но я хотела именно понять, и опять твердила:

— Нет, ты мне объясни, зачем ты прыгаешь…

(Не лучше той бабушки!)

Мы сами иногда проявляемся как бесчувственные роботы. Можем ли мы понять, почувствовать мир ребенка, его переживания или сомнения? Можем ли мы посочувствовать, пожалеть, выразить любовь, если бываем такими бесчувственными?

Мало того, прожив часть жизни, мы растеряли яркость наших чувств, позволение себе чувствовать в жизни — пережив какие-то боли, страсти, после которых мы ожесточались и закрывались. Мы набрались негативного жизненного опыта, растеряв оптимизм и наивность, веру в чистоту чувств и доброту людей. И через призму всех этих убеждений мы смотрим на детей и оцениваем их поведение, их поступки. И если мы сами — огрубевшие и очерствевшие — как можем мы видеть чистое и хорошее в том, что является чистым для детей? И мы, бесчувственные и циничные, забывшие о «телячьих нежностях» — раним сердца наших чистых детей.

Я помню, как в подростковом возрасте, влюбленная в мальчика-одноклассника, болезненно, с огромной обидой воспринимала папины реплики и поучения:

— Ну, как там твой кавалер? Ишь, сопли еще не обсохли — и туда же…

И я поражалась — ну почему он так? За что?

Я помню свои чувства в этой первой любви, когда я даже боялась смотреть в сторону этого мальчика, так я смущалась, так волновалась. Когда сердце бешено билось, если его рука чуть касалась моей руки. В нас были такая чистота, и ожидания, и волнения. И на все это слышала:

— Ну, что там твой ловелас, опять тебя провожал? Не рано вам любовь крутить?

Наши чувства закрыты, и именно поэтому мы иногда не чувствуем, что происходит с ребенком. Мы теряем связь с ним. Мы не замечаем каких-то сигналов, фактов, которые говорят о неблагополучии. Мы начинаем видеть их, когда неблагополучие проступает ярко, сильно.

И чаще всего родители испытывают изумление — все было так хорошо — и вдруг! Сколько благополучных семей вдруг обнаруживают, что у них неблагополучный ребенок! Но не бывает так, чтобы неблагополучный ребенок рос в благополучной семье! Если ребенка не чувствуют, не видят, что с ним происходит, не понимают его переживаний и состояний — это уже неблагополучие. И создает его наша толстокожесть.

И мы, умные, знающие, но иногда нечувствующие — неосознанно выбирали именно такие вот «бесчувственные» методы. Эти методы как будто специально придуманы для бесчувственных людей. Каждый из них не требует чувств. Мы читаем нотации, как бесчувственное радио, мы наказываем и отвергаем, как роботы без сердца.

И ты же понимаешь — менять надо не методы. Менять надо — себя.

Живые, чувствующие, умеющие сопереживать, сочувствовать родители никогда не будут использовать такие жесткие, холодные методы.

Нам нужно вспомнить о том, что каждый из нас — живой человек, полный чувств и любви, доброты и понимания. Нам нужно вспомнить, достать из себя эти наши состояния, эти наши проявления — тогда наступит время совсем другого общения с ребенком, когда живая, чувствующая мама сможет его понять, почувствовать, услышать, и другие интонации и слова родятся в ней, вместо: «Я тебе говорила…»

Когда живой, чувствующий, любящий папа сможет понять, принять, почувствовать ребенка с его поступком, его поведением — и совсем другие слова родятся в нем, вместо холодного: «Я тебя предупреждал…»

Мы не наполнены любовью

Есть еще одна важная причина, объясняющая — как мы стали такими родителями. Мы сами, воспитанные этими бесчувственными методами, недополучили любви. Нам так мало выражали любви, что мы не наполнились любовью. Мы не приучены к любви, мы не научены выражать свои чувства.

И мы, выросшие с дефицитом любви в сердце, — начинаем воспитывать детей, для которых любовь так же необходима, как солнце и вода — растению.

Так же, как нас никто не учил воспитывать ребенка — нас никто и не учил любить его. И мы иногда просто не знаем, как это — любить ребенка? Это что делать?