Книга Тень Лучезарного - Сергей Малицкий

– А нам? – в наступившей тишине пробормотал Пеллис. – Что делать нам?

– Разбирать храмы, – прошептал Софус. – Срочно и аккуратно. Не бойтесь. Святость Бараггала не от них, а от оснований башен угодников, что скрыты под ними…

Вести в шатер воеводы Муруса из Раппу, а потом из Бабу приходили неутешительные. Да и не нужны были вести, когда потоком шли испуганные, наполненные ужасом рассказчики – беженцы, часто чуть живые, лишившиеся не только скарба, но и части родных. Из их рассказов постепенно вырисовывалась страшная картина нашествия. Гахи нападали сразу со всех сторон. Подбирались к укреплениям горами, благо морозов сильных пока не было и стужа не сковывала суставы, убивали стражников, резали и рвали на части спящих. Когда воины Раппу и Бабу поняли, что никакие стены не спасут от новой беды, когда научились не смыкать глаз днем и ночью, протягивать сторожевые веревки со склянками вдоль укреплений, гахи стали нападать днем. Обстреливали из диковинных луков замки и сторожевые башни с прилегающих скал, забрасывали нечистотами и уж обязательно головами павших на поле боя или захваченных в бою. Неистовая Субула Нимис, урожденная Белуа, муж и свекровь которой погибли в первые дни штурма гахами укреплений Раппу, пыталась, как понял племянник короля Пуруса – Лаурус, который не отходил от Муруса, сама нападать на врага, но как ни широка была долина Сана-баба, гахи всегда находили скалы и горные склоны для временного отхода, а потом нападали снова и опять же со всех сторон. Их были тысячи. Десятки тысяч. И хотя принц Бабу Веритас утверждал, что десятки тысяч гахов истреблены, вряд ли урон их составлял хотя бы одного воина из десяти, потому как могучие королевства Раппу и Бабу продержались лишь немногим более двух недель, и это почти не оставляло надежды на благополучный исход войны с гахами. К тому же часть огромной орды все еще стояла напротив Хонора, да и тяжелые вести приходили с запада; Самсум пал, Турша была разграблена, Светлая Пустошь после страшной грозы на севере в последний день первого месяца зимы раскинулась до самой Утукагавы. Лишь узкая, в десяток лиг полоса хонорской земли вдоль гор Балтуту оставалась неиспоганенной. Как раз та, что вела на север, к Утису и Фиденте.

Король Хонора Гратус вместе с женой Кларитой и десятью тысячами воинов укрепился в хонорском замке. Покрыл, как успел, его стены шипами, наморозил, где смог, наледь. Запасся смолой, дровами, камнями, стрелами и сообщил Мурусу, что никогда еще ни один враг, будь он хоть с юга, хоть с Эрсет, хоть из любых ям, из которых, как говорят араманы, выбрались гахи, не брал хонорский замок, а уж орда пыталась штурмовать его не один раз.

– Держите город, – посоветовал он Мурусу. – Горожан почти нет, все ушли на север. Каждый дом должен стать крепостью. И эти гахи тоже слеплены из плоти. Настанет и им конец. К тому же кто сказал, что они пойдут на Хонор? Может быть, они не поладят с ордой? Зададим им жару на атерских стенах!

Мурус и Лаурус ехали из замка в молчании. Хонор, расположенный на склонах Балтуту, был куда менее защищен, чем Бабу, а тот не продержался и нескольких дней, даже придя в себя после внезапной вылазки гахов, в которой погибли и король, и королева. И почему второй сын Гратуса вместе со своим дядей Солитусом ушел с небольшим отрядом воинов на север? Что затевает Пурус Арундо? И почему нет никаких вестей от него со дня великой грозы? Голубятни пусты. Или правда, что сэнмурвов замечали в небе? Но так неповоротливы они против голубя!

– Узнай, куда делся первый принц Хонора – Урбанус, – приказал Лаурусу Мурус. – Я отправлюсь к Субуле. Она вывела из Раппу самое большое войско, тридцать пять тысяч воинов, и урон причинила гахам больше, чем кто-либо другой, но упорно отказывается защищать город. Встала в лиге за его окраиной, заготавливает колья, делает из сыромятных шкур щиты. Может быть, она и права в своих замыслах, как я понял, доспехи у гахов не самые лучшие, но не пойму, с чего она взяла, что гахи будут сражаться на равнине?

Войско под началом Муруса собралось немалое. Даже без дружины Хонора в нем оказалось больше ста тысяч воинов. И хотя Субула проявляла своеволие, оставались еще двадцать пять тысяч араманов и двадцать пять тысяч воинов Бабу и динов. Чего уж говорить про испытанных ветеранов из войска Ардууса? Даже если гахов в полтора, в два раза больше, разве не было надежды остановить их? Главное, чтобы орда не ринулась на северный берег, но большая ее часть уже ушла к Самсуму, да и беженцы продолжили идти к Хонору каменным коридором, три сотни лучших воинов Бабу во главе с принцем Пуэром сдерживали гахов, позволяли уйти последним беженцам.

…Лаурус появился в шатре Муруса уже ночью.

– Что узнал? – мрачно спросил его воевода.

– Урбанус ушел горными тропами к Бабу, – сказал Лаурус. – Взял с собой четыре сотни верхолазов. Как я выяснил, примерно в двух десятках мест приготовлены ловушки. При некотором усилии каменный коридор можно обрушить на изрядную часть его длины.

– И он думает так остановить гахов? – удивился Мурус.

– Так думает Гратус, – пожал плечами Лаурус. – Он и послал Урбануса. Кого еще ему было посылать? Урсуса за какой-то надобностью призвал к себе Пурус, а Сонитус, даже если бы не отправился на север, ничем бы не помог брату или племяннику. Пьянчуга.

– Не повторяй чужих сплетен, – задумался Мурус. – Был пьянчугой, но не есть. Когда они проходили наших дозорных, я оказался рядом. И мне привиделось, что Сонитус переменился. Очень сильно переменился. Впрочем, какая разница? Скажи лучше, как Урбанус сможет определить, что на тропе гахи, а не беженцы или воины Пуэра?

– Кажется, они полагаются на шум битвы, – предположил Лаурус. – Стражники сказали, что если с верхних неудобий спустить наблюдателя, можно полагаться на его слух. Битва прошла, забирайся наверх и обрушивай проход. Правда, я еще слышал, что они рассчитывают придавить как можно больше гахов. Так что рушить начнут почти от самого Бабу. А что с Субулой?

– С ума сошла баба, – признался Мурус. – Сказала, что с гахами нужно сражаться в поле. Встречать их кольями, отражать пакость, которую они будут метать, сырыми щитами. Держать при себе мокрое тряпье. Я говорю, зачем мокрое тряпье, а она – дышать через него. Спрашиваю, может, мне на рукав помочиться и этим дышать. Смеется, что можно и так. Спрашиваю, отчего она решила, что они слезут с гор, ответила что-то невразумительное. Сказала, что слезут.

– Я слышал, что воины Раппу боготворят ее, – заметил Лаурус.

– Есть такое, – кивнул Мурус. – Говорят, что она сражается так, что… Увидим еще.

– Так что нам делать? – не понял Лаурус.

– Держать город! – рявкнул Мурус. – Город и берег! И готовить колья. Я уже распорядился. И щиты тоже. И тряпье тоже. Вода и так у каждого. Бабу слушать, конечно, предпоследнее дело, но не услышать ее, если говорит она что-то умное, так и вовсе надо не иметь ума. Даже если и не понимаешь поначалу, о чем идет речь.

Ранним утром в конце второй недели второго месяца зимы в шатре Лауруса появился Син. Угодник не распускал полог, не звякал подвешенным снаружи котелком, не стряхивал снег с сапог. От него не исходил холод, но не исходило и тепло. Он просто появился у центрального шеста и тут же опустился на скамью, заскрипевшую под его весом.