Книга Ключ к сердцу императрицы - Елена Арсеньева

— Что за погода мерзопакостная! — сказал с тоской. — До чего мне это деревенское сиденье надоело, кто бы только знал! Чего бы я не дал, лишь бы оказаться сейчас на поле брани! Оказаться вместе с боевыми товарищами, которые сейчас славу воинскую себе добывают!

— «Столько имен, столько побед и завоеваний, погребенных в пыли забвения, делают смешною нашу надежду увековечить в истории свое имя захватом какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудь известным только после своего падения», — вдруг произнесла Ирина, и, как ни была взволнована Лидия, она все же едва подавила смешок: а ведь эта девочка не столь уж бесхарактерна, как может показаться! Пожалуй, Алексею не так уж легко будет вить из нее веревки!

— Ну, не скажите, Ирина Михайловна! — обидчиво проговорил Алексей. — Как это можно… Все Отечество сражается, а вы…

— Да я, собственно, про Буонапарте говорю, — пояснила Ирина. — Кто знает, может статься, грядущие поколения о разрушительных деяниях его и не вспомнят: может статься, сыщутся вандалы и варвары, которые затмят его силою своих злодейств, хоть это и кажется нам сейчас непредставимым!

— И варвары с вандалами появятся, и силою злодейств Наполеона затмят, а все ж Отечественная война двенадцатого-четырнадцатого годов навсегда в российской истории пребудет, — задумчиво сказала Лидия и, конечно, мигом спохватилась, но, против ожидания, никакого болезненного изумления ее слова не вызвали.

— Да, я тоже думаю, что военные действия еще долго продлятся, — проговорил Алексей. — Надо же не только из России Буонапарте изгнать, но и Европу от него освободить. А сие в одночасье не сделать. Большая кровь льется… А я тут сижу как в западне! — Голос у него стал тонким, мальчишеским, злым. — Нет, надобно уезжать. Дай мне коня, Фоминишна! Слышишь ли? Пусть рана моя еще не вполне зажила, но ведь правая рука здорова, я знаю, что мог бы держать саблю.

— А с поводьями бы вы как левой пораненной рукой управились бы? — рассудительно проворчала Фоминична. — Сидите уж, сидите, не томите ни себя, ни вон барышню мою. А вы, Ирина Михайловна, лучше оставьте эти ваши премудрствования. Девушке мыслями головку трудить — на личике морщины копить, а сие кому надобно? Да никому! Про что поговорить-то вы хотели? Про сны? Вам что снилось, барышня? Может быть, веселое что-то?

Ирина снова понурилась.

— Да нет, не больно-то веселое, — сказала печально. — Скорее страшное!

— Ну, если сон страшный был, надо его непременно рассказать, — заявила Лидия, которой надоело подавленное молчание, в котором она пребывала. — Тогда точно не сбудется!

— Расскажу, — кивнула Ирина. — Да, я расскажу… — Она еще помолчала, словно собираясь с духом, а потом начала: — Надобно заметить, нынче мне не спалось. Дурно мне было… порой так боли донимали, что думала, вот-вот Богу душу отдам.

— Что? И ни словом мне не обмолвилась?! — вскрикнула возмущенно Фоминична. — И не жаловалась?!

Алексей и Лидия молчали, но и они смотрели на Ирину с негодующим выражением.

— А что толку жаловаться? — передернула та плечами. — Помочь все равно никто не в силах. Докторов здесь нет, а домашние средства… что в них проку? Ну да ладно. Лежала я, значит, лежала, терпела эту боль, а потом усталость взяла свое, я и начала засыпать. И снится мне, будто по коридору мимо моей двери кто-то быстро-быстро идет — легкими такими шажочками, словно бы чуть пола касается.

«Это она меня слышала, — подумала Лидия, и ее аж испариной пробило от стыда. — Как ни тихо я кралась, она все же услыхала!»

— Кто же это такой, думаю, — продолжала Ирина. — Вроде бы дядюшке покойному, Гавриле Иванычу, уже нечего бродить по дому, лоскутки-то его савана вернули ему. — В ее голосе прозвенел было легкий, словно дуновение теплого ветерка, смешок, да и смолк. — Но шаги были отнюдь не дядюшкины! Шаги были женские!

Кеша, все еще сидевший на корточках перед печкой, вдруг громко звякнул чугунной дверкой, испугался своей оплошности и пробормотал:

— Простите великодушно, барышни, и вы, барин!

Алексей дернулся было, но остался недвижим. Лидия поняла, что он хотел взглянуть на нее, но не решился. Итак, Алексей подозревает, что она была у него ночью… Или Кеша сказал-таки?!

— Потише грохочи, безрукий, — проворчала Фоминична, покосившись на Кешу.

— Да, шаги были женские, — повторила Ирина. — Я очень этому удивилась, а потом подумала, что нет ничего странного: вдруг кто-то из девок идет за нужным делом? Но шаги замедлились около моей двери…

Ирина замолкла. И Лидия ощутила, что по спине словно бы ледяными пальцами провел кто-то неведомый…

— Шаги замедлились, а потом дверь начала тихо, беззвучно приотворяться. Петли на ней хорошо смазаны, оттого я ни звука не слышала, но вдруг понесло сквозняком, поэтому я и догадалась, что дверь открывается. Я открыла глаза, но сначала ничего не увидела. Потом почудилось мне некое движение. Как будто некий сгусток тьмы ко мне придвигался. Я подумала, что, если это привидение, оно должно быть белым. Я же видела, вернее, ощущала в комнате некую черную фигуру, которая подходила ко мне ближе и ближе. Она очутилась около самой моей постели. А потом лица моего коснулись ледяные, мертвенно-ледяные пальцы. Я схватилась за них, пытаясь отбросить от себя, и…

Ирина на миг замолкла, словно не решаясь выговорить того, что хотела, и закончила упавшим голосом:

— И все исчезло.

— Господи… — выдохнула Лидия и ощутила, как рука ее тянется осенить себя крестным знамением. Все время жизни в Затеряеве ей приходилось очень следить за собой, чтобы не забывать креститься, когда это делали другие, но сейчас это было потребностью смертельно испуганного человека. Инстинктивной потребностью!

— Ой, Господи, Матушка Пресвятая Богородица! — взвизгнула Фоминична. — Страсти какие да ужасти! Она коснулась тебя?! Да ведь это смерть тебя коснулась, дитятко мое ненаглядное!

Кеша, все еще сидевший на корточках у плиты, плюхнулся на пол и принялся быстро-быстро обмахиваться крестами.

— Замолчи, старая дура! — заорал Алексей, и у него стали совершенно бешеные глаза. — Накличешь!

Фоминична уткнулась лицом в колени. Плечи ее тряслись.

Ирина с виноватой улыбкой смотрела на эту суматоху. Поймав взгляд Лидии, она слабо пожала плечами.

— Я сначала тоже решила, что это смерть, — сказала она тихо. — Ведь у нее были такие ледяные руки… А когда ощутила, что уже одна в комнате, то, наверное, от страха потеряла сознание.

Лидия прижала ладонью бешено заколотившееся сердце. Да, жуть… уж на что она знает, точно знает, что Ирине суждена очень долгая жизнь, а все равно дрожь бьет, да еще какая! Что же говорить об остальных? Что же говорить о самой Ирине?!

— Потом, под утро, я очнулась, — продолжала та, — и поняла, что это была не смерть: ведь я еще жива! Но у меня было такое ощущение, что мой обморок длился не несколько часов, а несколько суток. Я так обрадовалась, что жива… И в то же время мне стало невероятно страшно. Ведь я могла и в самом деле пребывать в таком обморочном состоянии долго-долго, а в это время вы сочли бы меня умершей, и положили бы в гроб, и привезли попа, и отпели бы меня, и свезли на кладбище, и похоронили… И я очнулась бы в гробу.