Книга Поцелуй женщины-паука - Мануэль Пуиг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброе утро…
— Доброе утро… Валентин.
— Хорошо поспал?
— Да…
— …
— А ты, Валентин?
— Что?
— Хорошо спалось?
— Да, спасибо…
— …
— Мате вроде разносят, не хочешь?
— Нет… Я им не доверяю.
— …
— Что будешь на завтрак? Чай или кофе?
— А ты что, Молина?
— Я, пожалуй, чай. Но если хочешь кофе — без проблем… Запросто. Как пожелаешь.
— Спасибо. Тогда я кофе.
— Пойдешь в туалет первым, Валентин?
— Да, спасибо. Я бы хотел первым.
— Хорошо…
— …
— …
— Знаешь, почему я выбрал кофе?
— Нет…
— Хочу окончательно проснуться, чтобы позаниматься. Недолго, пару часов, но сделать надо много. Чтобы войти в прежний ритм..
— Конечно.
— …а потом небольшой перерыв перед обедом.
— …
— Молина… Ты проснулся нормально?
— Да…
— Настроение уже нормальное?..
— Да, кажется, нормальное… Я ни о чем… не могу думать.
— Это хорошо… Иногда.
— Да, все хорошо… Хорошо.
— …
— … Я даже боюсь говорить, Валентин.
— Тогда не говори… и не думай.
— …
— Если тебе хорошо, просто ни о чем не думай, Молина. Если начнешь копаться в себе, опять настроение испортится.
— А ты?
— Я? Я тоже не собираюсь ни о чем думать, я буду заниматься. Этим я спасаюсь.
— Спасаешься от чего? Жалеешь о том, что произошло?
— Нет, ни о чем не жалею. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что секс сам по себе очень невинен.
— Можно попросить тебя об одолжении?.. Серьезно?
— …
— Давай не… не будем ни о чем говорить, не будем сегодня ничего обсуждать. Только сегодня.
— Как скажешь.
— …Тебе не интересно почему?
— Почему?
— Потому что мне… хорошо… очень хорошо… и не хочется испортить это ощущение.
— Как хочешь…
— Валентин… Мне кажется, я не был так счастлив с самого детства. Когда мама покупала мне новую игрушку или что-то еще.
— Знаешь, вспомни какой-нибудь хороший фильм… и когда я кончу заниматься, ты начнешь рассказывать, пока готовится еда.
— Ладно…
— …
— Какой фильм тебе рассказать?
— Какой-нибудь, что нравится тебе, обо мне не думай.
— А если тебе не понравится?
— Нет, Молина, если он нравится тебе, мне тоже понравится, даже если на самом деле и не понравится.
— …
— Не молчи так. Просто я хочу сказать, что если тебе хорошо, то и я счастлив, у меня такое чувство, что я тебе многим обязан… нет, что я говорю? Потому что ты был добр ко мне, и я тебе благодарен. Поэтому осознавать, что тебе хорошо… для меня приятно.
— Правда?
— Правда, Молина. Знаешь, что я хотел бы послушать? Смешно, конечно…
— Ну скажи…
— Мне интересно, помнишь ли ты свою любимую игрушку, самую-самую любимую… из всех, что покупала тебе мама.
— Кукла…
— Уй…
— Чего ты смеешься?
— Если меня сейчас не выпустят, я напущу в штаны…
— Что тут смешного?
— Просто… О, я сейчас умру… да, психолог из меня еще тот…
— В чем дело?
— Ни в чем… Просто хотел узнать, можно ли провести параллель между мной… и этой игрушкой…
— Ты сам спросил…
— Ты уверен? Может, это был какой-нибудь солдатик?
— Нет, у нее были белокурые волосы, заплетенные в косички, она умела моргать и носила национальный баварский костюм.
— Ай, да откроют они или нет, не могу больше терпеть, уй…
— По-моему, ты в первый раз так смеешься с тех пор, как меня угораздило попасть к тебе в камеру.
— Неправда.
— Клянусь тебе, раньше я не видел, чтобы ты смеялся.
— Да ладно, я смеялся много раз… даже над тобой.
— Да, но только когда выключали свет. Своими глазами я не видел, чтобы ты смеялся.
— Дело происходит в Мексике, в тропическом живописном городке на побережье. Светает, рыбаки на своих лодках как раз уходят в море. До них доносится какая-то музыка. Единственное, что они видят с моря, — это шикарная вилла, она вся освещена, там большие балконы, они выходят в прекрасный сад, где цветет один только жасмин, окружен сад пальмами, а за ними пляж. Большинство гостей костюмированного бала уже уехали. Оркестр играет ритмичную мелодию с маракасами и бонго, но довольно приятную и медленную, вроде хабанеры. Танцуют всего несколько пар, одна выделяется — они все еще в масках. Знаменитый карнавал в Веракрусе заканчивается, и, к сожалению, уже встает солнце, знаменующее начало Пепельной среды.[15]Пара, что в масках, поистине чудесна — девушка в цыганском наряде, высокая, с осиной талией, темноволосая, волосы разделены пробором посередине и свободно свисают до пояса. А он очень сильный, тоже брюнет, с баками, усами, а волосы уложены на косой пробор с небольшой челкой. У нее маленький носик, очень прямой, и нежный профиль, который в то же время свидетельствует о сильном характере. На лоб спускается нить с золотыми монетами. На девушке блузка с собранным на резинку большим вырезом, поэтому ее можно приспустить с плеча, а можно и с обоих — такая цыганская блузка, знаешь?
— Более или менее, в общем, не важно, давай дальше.
— Широкий пояс. И юбка…
— А декольте? Давай поподробнее.
— Тогда в моде было очень низкое декольте, обязательно должна была быть видна ложбинка между грудями, но в то же время груди не были приподняты корсетом, как два мячика. Нет, здесь почти ничего не было видно, но было ясно, что там кое-что имеется.
— Ну и как там у нее? Много или мало?
— Много. И юбка у нее такая широченная — сшита из платков, множества шифоновых платков самых разных цветов, и когда девушка танцует, из-под платков мелькают ее ноги, но лишь на мгновение. А он — он одет в домино, то есть сверху черная накидка, а под ней костюм с галстуком. Он говорит ей, что оркестр сейчас будет играть последний танец и что пора снять маски. Но она отказывается и отвечает, что они не должны видеть лица друг друга. Потому что больше они никогда не встретятся; это был прекрасный бал, но он продолжался всего лишь одну ночь, вот и все. Но мужчина упорствует и снимает свою маску — он настоящий красавец; он говорит, что ждал ее всю жизнь и теперь не позволит ей вот так просто исчезнуть. Он смотрит на невероятной красоты драгоценный камень в ее кольце и спрашивает, не является ли это кольцо подарком поклонника. И девушка отвечает, что да, является, и просит подождать ее в машине, а она пока пойдет в туалет попудриться. И это роковой момент, потому что он ждет, ждет, но она так и не приходит. Затем действие переносится в столицу — Мехико, и выясняется, что мужчина работает репортером в крупной газете. О, погоди! Я забыл сказать, что, пока они танцевали, она восхищалась мелодией, которую играл оркестр, и сокрушалась, что эта музыка без слов, и тогда он сказал ей, что пишет стихи. И вот однажды он сидит за своим столом на работе, кругом сумасшедший дом, все бегают туда-сюда, и его внимание привлекает скандальная статья с множеством фотографий. Речь идет о какой-то актрисе и певице, она перестала выступать и теперь живет с влиятельным магнатом, ведет отшельнический образ жизни. Этого воротилу боятся многие, он, кажется, вроде мафиозо, но его имя в статье не называется. Глядя на фотографии, мужчина задумывается: эта невероятно красивая женщина, начинавшая карьеру в музыкальных ревю, а потом ставшая звездой драматического театра, правда на довольно короткий срок, так как ушла со сцены, — в общем, эта женщина кажется ему безумно знакомой. И когда на одном из снимков он замечает на ее руке, держащей бокал с шампанским… редкий бриллиант, у него не остается сомнений. Он прикидывается дурачком, разузнает про этот скандал, ему говорят, что, когда все всплывет, будет настоящая сенсация и что через пару дней в распоряжении редакции будут ее фотографии из тех времен, когда она обнажалась на сцене. У них есть адрес, потому что репортеры шпионили за ней, и он отправляется по этому адресу. Войдя, он смотрит на нее в полном ослеплении, потому что на ней всего лишь черный кружевной пеньюар. Она живет в сверхсовременной квартире со светильниками в специальных нишах, из-за этого возникает эффект рассеянного света, даже не поймешь, откуда он идет; и все вокруг из очень светлого атласа — портьеры, кресла, пуфики, круглые такие, без ножек. Она полулежит на диване и слушает его. Он рассказывает о скандале, обещает спрятать фотографии и текст — тогда материал не будет напечатан. Она горячо его благодарит. Он спрашивает, счастлива ли она в этой золотой клетке. Ей не очень приятны его слова, и она рассказывает ему всю правду, как, устав от театральных склок, сдалась на уговоры этого, как думала, порядочного человека. Он сказочно богат и взял ее с собой в кругосветное путешествие, но по возвращении домой становился все ревнивее и ревнивее и сделал почти что своей пленницей. Скоро ей наскучило постоянное безделье, и она захотела снова вернуться на сцену, но он не разрешил. Тогда репортер говорит, что готов ради нее на все и не боится того, другого. Она пристально глядит на него со своего дивана и берет сигарету. Он подходит, чтобы дать ей прикурить, и целует ее. Она обвивает руками его шею, целиком отдаваясь этому порыву, и говорит: «Ты нужен мне»… И тогда он просит ее бежать с ним, бросить все: драгоценности, меха, наряды, этого магната — и бежать. Но ей страшно. Парень говорит ей, чтобы она не боялась, вместе они могут уехать хоть на край света. Она просит у него отсрочки, несколько дней. Но он настаивает — сейчас или никогда. Тогда она велит ему уйти. Он отвечает: нет, мол, я не уйду без тебя, берет ее за плечи и хорошенько встряхивает, чтобы она пришла в себя. И она действительно приходит в себя, но это лишь все портит, она говорит ему, что все мужчины одинаковые, а она не какая-нибудь игрушка, не вещь, с которой можно поступать как хочешь, и что она сама примет решение. Но он говорит, что больше не желает ее видеть, и идет к двери. В ярости она просит его подождать секунду, идет в спальню, возвращается с деньгами, собираясь заплатить за то, что он сделал ей одолжение и уничтожил статью. Но он швыряет банкноты к ее ногам и уходит. Хотя уже на улице жалеет о своем поступке. Он не знает, как быть, и идет в бар пропустить пару стаканчиков. Там сквозь дым едва виден слепой пианист — он играет ту самую медленную, грустную тропическую мелодию, под которую они танцевали на балу. И вот репортер пьет, пьет и начинает сочинять слова песни, думая о той женщине. Даже напевает их, потому что, ко всему прочему, он еще и неплохо поет: «Хотя ты и пленница своего одиночества… твое сердце все еще шепчет… я люблю тебя». Как же там дальше? Сейчас вспомню, какие дальше слова: «Твои глаза меня ранят, твоя улыбка причиняет боль, твои губы… умеют лгать… и я ищу ответ в глубинах своей души, эти губы, что я боготворю… в жарком поцелуе… В жарком поцелуе…» Что дальше? Что-то вроде «…солгут ли снова?». И затем продолжает: «Черные цветы… судьбы развели нас безжалостно, но придет день, когда ты станешь… моей навсегда… только моей…» Помнишь это болеро?
