Книга Как если бы я спятил - Михил Строинк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня три напарника, с которыми я легко сработался. Им ничего не известно о моем истинном прошлом. Из «Радуги» ты выходишь с придуманной биографией. По сути, с такой же декорацией. Внешней оболочкой несуществующей жизни. Многим пациентам легче наладить контакт с миром, если им не приходится тащить за собой тяжкий груз прошлого. Согласно моей легенде, я четыре года колесил по свету. Все собранные для меня подробности о странах, которые я якобы посетил, я выучил наизусть. О Таиланде, например, я сейчас определенно знаю больше, чем если бы и вправду там побывал. Но до сих пор меня никто ни о чем не расспрашивал. Все эти подробности никому не нужны. Разве что самим экс-пациентам для укрепления их самоуверенности.
Обычно я возвращаюсь домой на велосипеде. Но сегодня утром я проколол шину, поэтому мне пришлось сесть на автобус. Весь Утрехт знает, что автобус номер 8 — самый страшный вид общественного транспорта на земле. На улице тепло, и я стою в битком набитом, душном, вонючем автобусе, вжавшись в суринамскую женщину необъятных размеров. Иногда мне удается дышать. Как раз в тот момент, когда задерживать дыхание больше невмоготу, женщина трясет своими темными потными кудрями прямо мне в лицо и в рот. Комок шерсти в желудке мне обеспечен. Меня тошнит от жалости к себе. Водитель автобуса, вжившись в роль Михаэля Шумахера, развивает на поворотах бешеную скорость. Я уже давно выбился из равновесия, но стадо пассажиров в этом фургоне по перевозке скота удерживает меня на месте. Это передвижная лотерея смерти.
Недавно в утрехтские автобусы было введено социальное новшество. Из-за вопиющего увеличения числа людей с лишним весом дизайнеры автобусных интерьеров транспортных предприятий придумали новый вид сиденья — для тучных пассажиров. Они чуть шире обычных сидений и расположены в легкодоступных частях автобуса.
Гениальный замысел, претендующий на Нобелевскую премию в номинации «комфортные транспортные решения», если бы не одно «но»: человеческая психология.
Дело в том, что толстяки отказываются признавать себя таковыми. Так это или нет, но они точно не хотят, чтобы им лишний раз напоминали об их габаритах в общественном транспорте, — как если бы средневековый воришка каждый день на десять минут добровольно становился к позорному столбу.
К тому же с тех пор как в автобусах появились сиденья для людей с лишним весом, их занимают все кому не лень, кроме самой целевой группы. Результат — еще большие горы жира и запотевшие стекла.
Толковая идея дизайнера автобусных интерьеров, но с абсолютно неожиданным эффектом. Бывает.
После остановки «Фрейденбюрг», вблизи рынка и центрального вокзала, где автобус сбрасывает свою зловонную поклажу, наконец-то можно нормально дышать. Я сажусь и раскрываю одну из многочисленных бесплатных газет, раскиданных по всему автобусу. Вот уже целую неделю все СМИ охвачены новостью о террористе-смертнике, совершившем теракт в торговом центре. На фотографии в одной из статей изображена деревянная табличка с надписью «Почему?», выведенной красными буквами. Бессмысленный, риторический вопрос. Почему двадцатичетырехлетний юнец убивает семь человек и себя? Потому что ничего другого он не придумал и потому что это возможно. У человеческой греховности нет границ и нет единицы измерения.
Никто не осмеливается проследить за ходом мыслей этого юнца. Невинные выдумки зачастую быстро превращаются в извращенные замыслы. Вышедшая из-под контроля скука подпитывается изобилием возможностей.
Я выхожу на остановке «Янскеркхоф». Справа от меня какой-то студенческий клуб заполняется другими двадцатичетырехлетними юнцами.
Мне еще нужно в магазин — вечером у меня гости. В шесть часов ко мне придут Флип и Грегор, которых я не видел с момента суда. Прошло четыре с половиной года, и голос Флипа по телефону привел меня в замешательство. Оказалось, Флип раздобыл мой номер, позвонив сначала мне на работу. Ему с Грегором (судя по всему, они по-прежнему дружат) захотелось навестить меня и возобновить общение.
Я попытался было придумать отговорку, но, поскольку их звонок застал меня врасплох, ничего путного не сочинил. В моих глазах Флип и Грегор относятся к периоду, который для меня завершился. Я не хочу возвращаться в первую серию своей жизни. И вот я стою в супермаркете и с неохотой думаю, что же им купить. Хорошая мысль? Не уверен. Ну ладно, переживу.
В моей корзинке две пачки чипсов. Натуральные и со вкусом паприки. Банка сосисок, паштет и сухие хлебцы. Угощение не роскошное — мои скромные доходы не позволяют мне разгуляться. В сомнениях я останавливаюсь перед полкой с пивом. Шесть бутылок «Хайнекена» или двенадцать? Раньше мы пили в десять раз больше, и это было лишь разминкой. В мою теперешнюю жизнь алкоголь не вписывается. Во всяком случае, не в таких количествах. И все-таки я выбираю ящик покрупнее. Не хочется разочаровывать парней.
Моя коморка уже выглядит довольно обжитой. Стерильная чистота улетучилась, и я все больше чувствую себя здесь дома. Оглядываясь по сторонам, я размышляю, куда бы усадить моих гостей. Уж точно не за стол — сразу повеет тюрьмой. И не на диван — слишком удобно. Лучше всего за барную стойку — они усядутся на табуретки, а я прислонюсь к кухонному блоку. В шесть часов у меня все готово. Около половины седьмого раздается звонок в дверь. Я нажимаю на кнопку электрического замка и слышу, как Грегор и Флип устремляются вверх по лестнице. Их топот звучит зловеще, и я открываю первую бутылку пива.
— Ну наконец-то! — Грегор первым врывается в квартиру. С таким же небритым лицом, как и прежде. Свой лишний вес он пытается скрыть под рубашкой.
Так как я не кидаюсь к нему с распростертыми объятиями, он сам хватает меня за плечи. От него несет потом и табаком.
Флип тоже не изменился. На нем полкостюма, сшитого на заказ, пиджак перекинут через плечо, галстук в кармане. Утром он побрился и, судя по запаху, недавно повторно освежился одеколоном. Двух столь разных типажей нечасто встретишь в одном помещении. Они неуверенно проходят в квартиру, с трудом скрывая неодобрение.
— Это, конечно, не баржа на Амстеле, — говорит Флип.
— Как великодушно со стороны больницы разрешить тебе взять с собой свою камеру.
Грегор не отличается тактом, но мне смешно. Он приближается к мольберту и рассматривает холст.
— Фу, гадость… импрессионизм! Ты что, сидел на электрошоковой терапии?
Я ставлю два пива на барную стойку и поднимаю початую бутылку.
— За встречу! Рад снова вас видеть. Я искренен только наполовину. — Как у вас дела? Чем занимались все это время? Я все расскажу последним.
Грегор все еще живет на Терсхеллинге[54], вместе с женой и детьми. По-прежнему ваяет скульптуры, которые стали приносить какие-то деньги. Участвует в экспериментальных видеопроектах других художников-отшельников. В Амстердам приезжает только для того, чтобы встретиться с Флипом.
