Книга Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

Лотта подошла к нему; мясо на костях ее рук висело свободно, как любят греки на ягнячьей ножке. Филиппинец обернул ее. Она по-птичьи клюнула его в подбородок.

Тут появился Барти. Теперь лоб у него был весь в морщинах, а меньший глаз, может быть, из-за дыма сигареты почти совсем закрылся. Похоже было, что никотин всех предыдущих сигарет сообщил желтоватый оттенок его седым волосам.

— Привет, братец, — сказал он и слегка распрямился, чтобы подать мне руку. — Я приехал заправиться.

Подошел Майкл.

— Здравствуйте, дядя Бартон.

— Здравствуй, Эдуард.

— Я Майкл.

— Все равно. Что в имени, а, братец? Как сказал бард. Ты не видел Спилберга? Он здесь?

— Я его не видел, Барти. Может быть, играет в карты наверху.

— Надеюсь. Хорошо бы. Лотта сказала, он читает мой роман. Она была в восторге. Называется «Девушка с улицы». Она дала его своей подруге Перл. Та замужем за Шайром — знаешь, знаменитым агентом. Перл сказала, что книга просто просится на экран. Сперва книга, потом фильм. Двойной проект. Она пришла в энтузиазм. Сказала Лотте, что сюжет — прямо для Спилберга. Он взят из жизни. Я знаком с этой женщиной. Вся история ее жизни у меня здесь, в голове. Душераздирающая история. Но там много секса, можешь мне поверить. То, что сегодня нужно массам. Они там спариваются у меня, как обезьянки. Яички, пиписьки, попки и сиськи. Ты меня не слышал, Эдуард. Вы невинные ребята. Вы не сумеете порадовать публику, как я. В общем, брат, Лотта сказала, что это блестящая сатира. Не завидуй — это ее слова. Перл твердо решила показать роман Спилбергу. Шайр будет моим агентом. У меня идея: тебя можно взять художником-постановщиком. Я уж постараюсь, чтобы моего старшего брата взяли на фильм. Эта книга вернет фамилию Якоби в кинематограф. Стой! Я забыл! Все забываю! Ты же едешь во Францию.

— Я еду всего на неделю, Барти. Сочту за честь работать на твоем фильме.

— La Belle France![87]Вот куда я поеду, если добьюсь успеха. Я вел спартанскую жизнь. По заветам Будды. Он знает, что я перейду на другую сторону улицы, лишь бы не наступить на жука. Теперь Барти ждет Ривьера! Я вижу его в вилле на самом берегу. Эти filles de la nuit[88], а, братец? Эти damoiselles![89]

Мальчики уже ушли в дом. Через стеклянную дверь я увидел, как они снимают толстые полотенца для душа. Когда снова повернулся к Бартону, он держался за голову.

— Есть сложность, — сказал он. — Сложность. На этих рейсах не позволяют курить. Шесть часов! Шесть часов я не выдержу! Ты думаешь, на «Эр Франс» так же? Рейган должен был обуздать этих гигиенистов. Они хотят сделать из нас узников! Не успеешь оглянуться, нам запретят курить дома. Шесть часов: три, четыре, пять, шесть. Барти будет страдать. Он заплачет. Ты надо мной смеешься? А ведь это не бессмыслица. В жука мог воплотиться дух Перикла. Хи-хи-хи! Или Отто фон Бисмарка.

Спустя полчаса мы выстроились перед буфетом. Я принес Лотте тарелку салата с тунцом — несмотря на километровые заплывы, стоять ей было трудно. Наклонившись над ней, я увидел между мокрыми прядями волос голую кожу. Она раскрыла пудреницу, накрасила губы перед зеркалом и прокатила одну по другой.

— Насколько я понимаю, Марша не приедет? Опять не приедет. Не знаю, что мне делать с этой девицей. Уж так стараюсь, но завоевать ее сердце не могу.

— Лотта, ты ведь знаешь, воскресенье у нее — самый загруженный день. Она хочет…

— О, смотри! Смотри! — Она откинулась в кресле, глядя туда, где стояли мальчики в белых рубашках и фланелевых брюках, с пустыми тарелками в руках. — Я их хочу на ужин. Они прелестны. Только посмотри на эти черные тела. Черные, как негры. Скажи, дорогой… — и тут она произнесла нечто такое, что я, прожив с ней на этой земле шестьдесят с лишним лет, просто рот разинул. — Члены у них тоже большие и черные?

— Знаешь, Лотта. Иногда я…

— Ладно, ладно. Я знала, что это ошибка, еще до того, как произнесла слова. Будь снисходителен к моему возрасту. Мы становимся забывчивы. Да, я забыла, что ты такой пуританин.

Подошел Барти с полусотней, должно быть, ребрышек на тарелке. Он и к бару успел сходить — за виски.

— Сегодня Барти не ест брюссельской капусты, — сказал он, пододвигая себе кресло.

— Барти, ей-Богу, это неприлично. Ты всегда можешь взять добавку.

— Так я и собираюсь поступить, ха-ха-ха! Как тебе моя шутка?

Лотта издала смешок.

— Ох, Барти, ты такой шутник! Это уморительно. Ты такой остроумный, когда радуешься. Мы все сейчас радуемся. Нам хорошо. Вон идут Эдуард и Майкл. Сюда, мальчики! — Она подалась к Майклу, тоже державшему тарелку с ребрышками, схватила его за оба уха, как кувшинчик с молоком, и притянула к себе. Потом смочила салфетку в воде со льдом, чтобы стереть помадный поцелуй с его губ. — И больше всех радуется Лотта Якоби. Я бабушка. Двух чудесных мальчиков. Разве не достижение?!

Эдуард тоже получил поцелуй. Он сел рядом с братом. А Барти встал, одновременно нащупывая пачку «Кул» в кармане рубашки.

— Прошу извинить, — сказал он, — пойду загоню в гроб еще гвоздик.

Лотта просияла.

— Правда, он чудо? И умница? Когда Бартон в таком настроении, более умного собеседника не найти.

Майкл толкнул меня под столом коленкой, наклонился и, приставив к моему уху жирные от мяса пальцы, прошептал:

— Бабушка чересчур меня любит.

— Мэл! Мэл! — Лотта, привстав, окликнула старого господина в синем блейзере — когда-то он был нашим семейным врачом.

Потом ее внимание привлек другой джентльмен.

— Ох-о-о! Судья! Вы тоже подойдите!

Это был отец Пингвина — несмотря на возраст, все еще член Верховного суда штата. Мне хорошо запомнился день возле бассейна, когда он был призван соединить узами брака Лотту и лжефранцуза: церемония была проведена по высшему разряду. Развод в Мексике обошелся без этого. Меня всегда изумляло, как радовались мужчины при встрече с ней. Оба лучились, подходя к восьмидесятилетней русалке.

Да и женщины тоже: Эстелла, Марджори, Джини — все партнерши по бриджу спускались по винтовой лестнице. Даже те, которые двигались приставным шагом, держась за перила, останавливались, чтобы помахать ей. Последняя в веренице? Перл Шайр и Барти, насилующий ее слух. Вскоре все они собрались вокруг. Различные мужья приковыляли к периферии. А мне вспомнилось, как после смерти Нормана никто не приходил на ее вечеринки по случаю выборов: оказалось, что все политики и киносветила были его друзьями. А эти — да вот и Джед Масманян, знаменитый психоаналитик, буквально стоял на коленях, словно посвящаемый в рыцари ее воздушным поцелуем, — эти были ее друзья.