Книга Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

К удивлению многих, Мендоса демонстрирует живейший интерес к экскурсии. Делает, подлец, настолько одухотворенное рыло, будто он всю жизнь мечтал полюбопытствовать на «Чаепитие в Мытищах» и «Сватовство майора». (А самому, небось, только и надо, что наших АК-74 и установок залпового огня «Град». «Градами», так сказать, «грозить отселе» своим местным шведам, а «калаши» придутся очень кстати, когда в годы неурожая коки «Батальоны смерти» бросят на подавление крестьянских восстаний. В джунглях лучше «калаша» только напалм и тактический ядерный взрыв).

Ираида Николаевна: «Орлов, фаворит Екатерины заманил княжну Тараканову на флагман русской эскадры, якобы посмотреть его коллекцию марок и выпить лимонаду. Едва только Тараканова оказалась на борту, корабль немедленно вышел в открытое море».

Мендоса: «Ole! Hijo de puta! (Блять, вот сукин сын!)».

Ираида Николаевна: «В Петербурге княжну заточили в Петропавловскую крепость, где она претерпела множество лишений, и в конце концов понесла от неустановленного конвоира. Родившегося мальчика назвали Рудольфом, после чего во избежание неприятностей сразу утопили в бочке».

Мендоса: «Caramba! (Йоптвоюмать!)».

Рассказ про Тараканову, конечно, задушевный, спору нет. Но все-таки не настолько, чтоб так убиваться. Команданте как-то уж слишком близко к сердцу принимает все услышанное. При этом он не сводит влажных глаз с испаноязычной Ираиды Николаевны. Прямо-таки вожделеет искусствоведа, собака! Решил, стало быть, совместить приятное с полезным. Есть мнение, шалун-команданте уже фантазирует поднять Ираиду Николаевну на бушприт в полумраке своего двухкоешного люкса. Она вполне себе во вкусе кровавых диктаторов. Такая, понимаешь ли, пышечка. Я бы тоже э-э-эх! Но это уже совсем другая история.

Все, закончили с «Таракановой», пошли дальше. Мендоса принимает Ираиду под ручку и, щекоча своими тараканьими усищами нежное искусствоведческое тело, что-то жарко шепчет ей на ушко. Искусствовед краснеет, и лукаво постреливает глазками из-под очечков. Да-а-а… Я бы ее определенно «э-э-эх!». Но, к сожалению, сейчас не обо мне речь. Как ни горько признавать, но против кровавого диктатора мы несколько жидковаты в коленках.

Увидев, что команданте откопал свой тамагавк и вышел на тропу войны, преданный Хорхе делает дипломатам и свите знак чуть приотстать. Комрады послушно держат дистанцию, «ребятки из «девятки»» из врожденной деликатности начинают смотреть по сторонам.

Команданте, пронырливая скотина, усиливает натиск. Его пухлая ручонка вовсю погуливает по крепкой, туго обтянутой юбкой искусствоведческой корме.

Дура Гомская вероятно уже воображает себя будущей президентшей и заботливой матерью своего доброго народа, этакой гватепанамской Евой Перон.

День независимости. Прожектора режут ночное южное небо, военные оркестры играют Вагнера и Вебера. Она стоит на балконе президентского дворца. Мерцание бриллиантов, шляпа с вуалью, платьишко от Шанель. В одной руке запотевший стакан пино колады, в другой здоровенная кубинская сигара из личных запасов Фиделя. Внизу на площади во вспышках электрического света колышется черноголовое море. Добрый народ, славные гватепанамцы. Подданные с обожанием глядят на новую сеньору Мендосу и орут: «Вива ла Иритта!». А она, дирижируя сигарой, поет им через мегафон: «Донт край фор ми, Гватепанама…».

Что сейчас воображает себе Мендоса, даже представлять не будем. Наверняка это омерзительно.

Идиллия нарушается внезапно и вдребезги.

Вдруг в авангарде процессии появляется как бы неуправляемый реактивный снаряд. Энергичный профиль, орлиный взор, костюм с искоркой, белые носочки. Это матерый профессионал, стремительный Олег Баранкин спешит организовать на должном уровне безопасность команданте. Сейчас все будет в порядке. Сейчас заносчивые фэсэошники облизнутся.

Стремительный Баранкин на полном скаку отдает еле уловимый глазу приказ-пальцовку: «Один у входа, один у выхода, остальные наблюдают периметр в смежных залах». Старослужащие (которые безо всяких баранкиных прекрасно знают что им делать и куда наблюдать) самостоятельно занимают позиции согласно инструкции и штатному расписанию. А вот новобранцы стоят как бараны и взволнованно орут на всю Галерею: «Ась? Чевось?». Потом они начинают суетливо метаться по залу, производя шум и столпотворение.

Хорхе сует волосатую лапу под пиджак. «Ребятки» занимают круговую оборону. Элегантная Гомская тихо, но отчетливо говорит: «Бля!».

Напуганный этим ералашем, команданте бледнеет. Его усы безвольно виснут вдоль щек, словно крылья подстреленной утки. Неужели бойцы «Фронта национального освобождения» достали его здесь, в холодной Москве?! Caramba! Вот тебе и сходил в Третьяковочку…

Пока то, да сё, пока ситуация не прояснится, все участники представления успевают по нескольку раз обосраться.

В такие моменты перед ФСО бывало неудобно.

Но особенно в данном конретном случае было неудобно перед Ираидой Николаевной Гомской, лишившейся перспективы усыновить добрых гватепанамцев.

Е.Е. в конце концов запретил Олегу семафорить в Третьяковке, и рекомендовал впредь пользоваться рацией. Энтузиаста до невозможности расстроила косность руководства и его прискорбная невосприимчивость к прогрессивным веяниям.

«Повнимательнее!» являлось уже стопроцентным ноу-хау Баранкина и его личным вкладом в мировую охранную науку. Тут никто не в силах был ему помешать. В это на первый взгляд самое обыкновенное слово Олег вкладывал прямо-таки бездны служебного смысла. «Бдительность», «наблюдательность», «гляди в оба», «держи ухо востро, ушки на макушке, а хвост пистолетом» – вот в таком примерно значении надлежало понимать «повнимательнее!».

Впрочем, это если говорить только о понимании в бытовом смысле, о понимании, связанном с рациональным мышлением подопытного. У «повнимательнее!» имелась еще и тайная эзотерическая составляющая, которая воздействовала непосредственно на подсознание сотрудников. В разрезе парапсихологии и оккультных практик «повнимательнее!» являлось чем-то вроде частно-охранной мантры. Или даже не знаю… Тотемным словом. Двадцать пятым кадром. Гипнозом, заговором вуду, установкой психотерапэвтакашпировского про будильник.

Олег, похоже, искренне верил в то, что без конца покрикивая «повнимательнее!», он как бы зомбирует личный состав на добросовестное выполнение служебных обязанностей.

Михаил Борисович всего этого глубинного подтекста, конечно же, знать не мог. Однако как человек неглупый и отслуживший в армии, он интуитивно догадался что от него требуется. И, прижимая ручки к сердцу, Михаил Борисович горячо пообещал быть предельно внимательным. И даже более того.

Но это обычному тупоголовому курантовцу достаточно просто сказать «повнимательнее!», а деятелю науки нужно что-то более конкретное. Проще говоря, деятелю науки необходимо гораздо больше исходных данных. Что «повнимательнее», куда «повнимательнее», пространственно-временная шкала этого «повнимательнее», и вообще… Системный подход, ребятки, это вам не хер собачий, ему в ПТУ не учат.