Книга Фирменные люди - Юлия Любимова

– Ну да. Подготовься заранее, объяви Вике, какие тебе необходимы курсы – английский или что другое. Заключи сделку. Играй ва-банк: если она тебе откажет, будет виновата вдвойне. У тебя появятся все основания не делать ничего, что она просит. Скорее всего у нее хватит ума подписать тебе заявление на курсы – пойдешь учиться, получишь «корочки» о повышении квалификации или сертификат, найдешь хорошую работу.

– В любом случае мне во «Франсье» никогда не нравилось.

– Вот видишь, как все замечательно складывается. Да и вообще, все хорошо.

– И коньяк у меня хороший. И ты, Валя, молодец.

Глава 12

В понедельник я зашла в кабинет Вики. После беседы она, помедлив какое-то мгновение с ответом, все же разрешила мне пойти на курсы и даже записаться на английский.

Я представила себе нашу с Викой встречу лет этак через пятнадцать. Мы, случайно столкнувшись где-нибудь в центре города, остановимся, забыв о делах, и разговоримся о жизни. Нам будет приятно осознать, что у нас была в прошлом одна общая история, что в этом огромном городе не все друг другу чужие и посторонние. Мы будем трепаться «ни о чем», разглядывая друг друга и испытывая некоторую радость хотя бы потому, что обе выжили и состоялись как личности. И не мелькнет между нами даже малейший намек на старые обиды и былые разногласия. Плохое вообще быстро забывается. Мы обсудим наших общих знакомых, будущее детей и летний отпуск у моря. Мы будем улыбаться друг другу, ласково заглядывая в глаза, если обе к тому времени не скурвимся настолько, что при этой случайной встрече пройдем мимо, демонстративно отвернувшись.

Мое заявление вернулось ко мне через неделю из отдела кадров с пометкой Карины, которую она ставила для директора: «Out of the budget. She need’t English in her work». Кто-то по ошибке положил его в мой бокс.

Эта ремарка Карины означала, что никакого повышения квалификации мне не светит, что я нужна только как рядовой солдат, пушечное мясо, кусок дерьма, цельнометаллическая оболочка. Меня надо драть, молотить и мутузить, пока дым не пойдет из ушей, пока я наконец не пойму, что так устроен мир.

Глава 13

В субботу мы ходили с Андреем в кино на фильм Эмира Кустурицы «Жизнь как чудо». 1992 год. Война готова разорвать Боснию, но мирные жители не сдаются. Картина, награжденная в Каннах кинопризом Французской национальной системы образования и «Сезаром-2005» за лучший европейский фильм, оказалась веселой, остроумной и жизнеутверждающей. Я подумала, что нам очень не хватает такого колорита – музыки, гор, зеленых лугов. На этом кино я в прямом и переносном смысле слова «отъехала», побывав в веселой компании сербов.

После сеанса мы зашли в уютное кафе.

– Тебе понравился фильм? – спросила я Андрея.

– Да, но мне не понравился произвол режиссера, – ответил он.

– Что это значит?

– Я все время видел, как режиссер борется со сценаристом.

– Пожалуй, ты прав, и у меня было легкое чувство, что первая часть как бы состоит из отдельных сценок. А вторая часть немного другая – слитная, что ли.

– Да, не сценок, а эстрадных номеров, – поправил меня Андрей. – В этом-то и проблема, что придуманные сценаристом герои танцуют под дудку Кустурицы. А в большом кино это непростительно, потому что никто не должен мешать другим делать свою работу. А тут... Режиссер обыграл сценариста, выражаясь по-спортивному.

– Разве это плохо? Кино же получилось.

– Кино получилось авторитарное и нецелостное. Но никто не спорит, что Кустурица – гений.

– Ну, я же тебе об этом и говорю, – обрадовалась я. – Что бы он там ни наворотил, это сделано во имя искусства!

– Ну да, наверное. Во имя искусства. Как это у Гераклита – не следует забывать, что борьба идет повсюду и что справедливость есть борьба.

Наверное, я ничего не понимаю в мужских играх. Почему, собственно, жизнь должна быть борьбой?

– А разве нельзя снимать кино без борьбы? – спросила я.

Он махнул рукой:

– Можно. Но для этого нужно родиться Антониони.

– Он такой один?

– Может, и не один, но «Blow up» снял именно Микеланджело Антониони.

Я знаю, что Андрей обожает фильм «Фотоувеличение» и его взгляд на кино, на мелкие детали отличен от моего. Его восхищает преуспевающий фотограф Томас, обладатель поражающего взгляда, все время пребывающий в состоянии наблюдения-поиска объекта съемки. Это охотник за натурой, который и сам находится в кадре под чьим-то взглядом. Фотографии Томаса – это зеркало, захватившее и удерживающее там объект. Мы смотримся в зеркало, и наше отражение подтверждает объективное присутствие нас в действительности. Андрея приводит в восхищение черный бархатный костюм героя и сцена, в которой фотограф раздевает и упаковывает Джейн Биркин и ее подружку в гигантские листы бумаги. А я внутренне дрожу от страха, когда Томас отправляется в пустынный парк, чтобы убедиться в наличии трупа. В печальном свете луны он поднимает голову и смотрит сквозь ветви на ночное небо. Самый последний кадр – этот шум дерева на фоне мертвой тишины парка, где еще недавно лежал труп неизвестного мужчины, но его больше нет. Лично мне после этого неожиданного поворота становится окончательно не по себе, но весь мой животный ужас растворяется, и я не боюсь продолжения.

Великий Микеланджело Антониони для меня, как гром и молнии для первобытного человека. Радостно, страшно и глаз не оторвать.

Я рассказываю Андрею, что больше всего люблю у Антониони фильм 1975 года «Профессия: репортер». Герой Джека Николсона снимает в Африке материал об освободительном движении. Его машина застряла в пустыне, так же как и он сам в жизненной рутине постоянных переездов, не приносящих былой радости. Шанс кардинально изменить свое существование появляется, когда его сосед по гостинице умирает. Герой переклеивает фотографии в паспортах. Приняв новое имя, чужую судьбу, герой попадает в иную среду. Отказавшись от прошлого, он не решил для себя, каким будет его будущее.

Мне кажется, что эта история отчасти про меня, но я впервые признаюсь в этом вслух, что я так же потеряна для окружающих, как герой Джека Николсона. В обычной суете я, конечно, забываю об этом, становлюсь нормальной, озабоченной и практичной. Но стоит мне вспомнить этот фильм, бескрайние пейзажи Африки, как я замолкаю, боясь вы–плеснуть состояние завороженности, которое отчетливо помню с самого детства.

Я вспоминаю дикий песчаный берег Онеги, может быть, даже это было мое первое впечатление о жизни. Мне полтора годика. Мы приплыли сюда на моторке. Родители заняты на сенокосе и, как мне кажется, не видят меня из-за высокой травы, я совершенно одна сижу на теплом песке и перекладываю его с кучки на кучку, выбирая мокрый, тот, по которому только что пробежала волна. Песок мелкий, чистый, почти белый. Мне не хочется, чтобы за мной приходили родители, я готова греться на солнце и жмуриться от блеска перекатов реки хоть целую вечность.