Книга Свитер - Бланка Бускетс

Попробуй, Сандра, пожалуйста. Это же шоколад… Ты разве не помнишь… Вы ходили его пить вместе с бабушкой чуть ли не каждый день — правда ведь, мама? И, когда возвращались, ты говорила, что вкуснее нет ничего на свете. Сандра сделала над собой усилие и села за стол. Она отхлебнула чуть-чуть, а родители внимательно смотрели на нее, как смотрят на членов жюри кулинарного конкурса, когда те дегустируют приготовленное тобой блюдо. Сандра отставила чашку: я не хочу есть, но это правда очень вкусно, спасибо вам.

И все. Родители молчали, молчала и Сандра. Потом поднялась из-за стола, ушла в свою комнату и заперлась там. Долорс не без иронии подумала, что раз внучке не удалось запереться в туалете, то, возможно, одна крупинка сахара все-таки усвоится организмом и тот поспешит превратить ее в жир. Ах, Сандра, Сандра, ничего у тебя не изменится, при таких-то родителях, они словно с луны свалились — мать, вместо того чтобы дать совет, когда ты пережила первое любовное крушение, на тебя наорала, и отец вообще только и думает, как бы удовлетворить свои инстинкты.

Такова жизнь. И для тебя она сложна и жестока, малышка.

С большим трудом Долорс удалось добиться, чтобы рука не слишком дрожала, и она продолжила вязать спинку свитера. Но тут — здравствуйте, давно не виделись — вошла Леонор, вся в слезах. Долорс поняла, что пришло время исповеди. Дочь села и сразу заговорила:

— Как быть, мама, я просто в отчаянии, все идет хуже некуда, посмотри на Сандру, что с ней делать — ума не приложу, не понимаю, как так вышло, понятно, что мы не можем выбирать себе детей, но я ее так люблю…

Леонор сделала паузу и высморкалась, у нее совершенно забит нос, ах, господи, но об этом же я и твердила всегда, вздрогнула Долорс, это ведь хорошо, что мы не можем выбирать себе детей. Если задумаешься, дочка, то поймешь, что сама делаешь то же самое, что делают все на свете дети, а именно — молчат и таятся от матери, пока у них все хорошо, и плачут, когда случается несчастье, теперь мой черед бранить тебя, ведь именно так ты поступила с бедной Сандрой. История повторяется. Но ты говори, говори, для этого мы, матери, и существуем…

— И потом… И потом… Я уже поняла, что Марти гомосексуалист, и мне в общем-то все равно, пусть делает что хочет, но как же я? При таком сыне и такой дочери я вряд ли дождусь внуков…

Рыдания мешали ей говорить, и если бы Долорс вовремя не опомнилась, то так и осталась бы сидеть с разинутым ртом. Еще немного, и Леонор скажет: какой прок иметь детей, если они не могут родить тебе внуков. Леонор в жизни не обмолвилась, что это имеет для нее такое большое значение, но, значит, вот как обстоят дела, подобные речи Долорс уже слышала от других. И все-таки странно заводить разговор о внуках, когда у тебя дома такое несчастье, это уж ни в какие ворота не лезет. Но оказалось, что у Леонор есть еще одна причина чувствовать себя несчастной:

— На работе тоже все вкривь и вкось… Новый директор, сын того, старого, помнишь… Он мне полностью доверял, а тут вдруг решил назначить нового начальника отдела… Не знаю почему… Уже и кандидатуру подыскал… Кстати, ты ее знаешь, она как-то приходила сюда. Это Глория.

Иногда Долорс казалось, что у жизни есть своя собственная, таинственная жизнь, да простится ей эта тавтология, и она ведет себя подобно тому эльфу, Паку, который во время сна в летнюю ночь развлечения ради перепутал людей и их судьбы. Вот так и жизнь — втихомолку устраивает неразбериху, а потом сама же над ней и посмеивается.

Конечно, это должна быть именно Глория. Таков закон жизни. Леонор встала, и майка у нее слегка задралась, обнажив пупок. Сережка исчезла. О ней напоминал только след от пирсинга. Впрочем, это вопрос времени, все зарубцуется.

Леонор, кажется, уже раскаивалась в собственной откровенности. И быстренько закруглилась:

— Наверное, мне придется взять больничный. Ну ладно, спасибо, что выслушала.

Она слегка усмехнулась и уже на пороге обернулась:

— По-моему, ты и половины не разобрала из того, что я тебе тут наболтала, я, наверное, слишком тихо говорю. Угадала?

Ответа дочь, конечно, не ждала. Долорс уже не бесило то, что ее считают глухой как пень. Пусть думают, что хотят, для Леонор она служит чем-то вроде Стены Плача, это очевидно и по-своему даже неплохо, зато все загадки разъясняются словно по мановению волшебной палочки.

В понедельник идем к врачу, сказал Жофре, стоя рядом с Леонор перед столом с одинокой чашкой шоколада и аппетитной энсеймадой. Первый раз в жизни Долорс увидела зятя таким поникшим, он выглядел словно побитая собака, тебе тоже не во всем везет, на мгновение она ему даже посочувствовала, но тут же подумала: что посеешь, то и пожнешь, дорогой, пусть ты этого и не сознаешь; все мы пожинаем плоды своих дел.

Леонор собралась было унести чашку с шоколадом, но в последний момент взглянула на Долорс и предложила: хочешь попробовать, мама, ведь ты его так любишь. Долорс не нужно было упрашивать, искушение оказалось слишком велико, разбудив в ней знакомый инстинкт уничтожительницы энсеймад и пожирательницы шоколада. Она села к столу и без промедления набросилась на лакомство.

Еще и сегодня она ощущает во рту шоколадный привкус, как хорошо, что он ей достался, причем совершенно неожиданно, что еще приятней, она частенько баловала себя подобными лакомствами дома, конечно, когда не было Фуенсанты, потому что иначе эта женщина обо всем доложила бы дочерям, а Долорс никоим образом не желала вводить их в курс ее маленьких радостей, вообще не хотела, чтобы они знали о ее жизни, как, впрочем, и кто-либо другой, и в первую очередь — Фуенсанта, господи, что за женщина. Сеньора, сегодня я уберусь в столовой, если вы не против. Вот как, а где я должна тогда обедать, оскорблялась хозяйка. Послушайте, к полудню я все закончу, не стоит вам волноваться по этому поводу, к обеду меня уже здесь не будет. Ясно, отвечала Долорс, чтобы хоть немного — увы, лишь слегка — скрыть свое бесславное поражение и стремительное отступление, и тут же начинала обдумывать, как бы вновь половчее атаковать благонамеренную, но упертую Фуенсанту. А если мне понадобится взять там что-нибудь, тогда что? Тогда вы просто войдете и возьмете. Ну…

Это совершенно не нравилось Долорс, она не любила уступать, а теперь ей все время приходилось атаковать и обстреливать эту крупную и яркую мишень по имени Фуенсанта, которая постоянно маячила перед носом, эту неизменную Фуенсанту, весь день снующую по ее дому, а ночью врывающуюся в ее сны. Долорс изо всех сил стремилась поразить дразнящую ее мишень. Она часто укрывалась в своей комнате с запрещенными книгами, теми самыми, что живут с ней после смерти Антони, она перебирала их, или листала в поисках какой-нибудь цитаты, или просто трогала корешки. Вот и в тот день она поступила так же, укрылась, чтобы обдумать, как обернуть поражение в битве за столовую в свою пользу, и, поразмыслив, пришла к выводу, что это очень просто. Фуенсанта вечно распевала одну и ту же песенку про любовь, видно, сходила по ней с ума, потому что только ее и повторяла, пела эта ведьма хорошо, но, понятное дело, слушать каждый день одно и то же надоедает, не могли бы вы сменить репертуар, однажды спросила ее Долорс, довольная собой, ведь она просто предложила сменить песню, а вовсе не запрещала петь вообще, хотя, черт возьми, ей платят не за то, чтобы служанка устраивала тут концерты. Фуенсанта сменила пластинку, да, в тот же день, но уже назавтра вернулась к старому, правда, потом спохватилась, что опять поет ту же проклятую песню, замолкла и завела другую. И так каждый раз.