Книга Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев

Я пытался, конечно же, заработать деньги, чтобы выйти из этой нищеты. Пока писал диссертацию, то подрабатывал тренером и вел семинары в Академии, но денег хватало только на продукты питания и нечастые выходы в театр или музеи. На третьем курсе аспирантуры я всерьез задумался о прекращении работы над диссертацией, с тем чтобы податься в челноки или устроиться работать к какому-нибудь бизнесмену. Но все же решил докончить начатое и стать кандидатом наук, большей частью даже ради родителей, а не для себя. Ибо тогда я уже решил, что работать преподавателем в Академии не буду. Такое решение окончательно сформировалось после того, как однажды я посетил защиту парня, который был на курс старше меня, и я видел жизнь своего коллеги в нашей общаге на протяжение двух лет. Видел, как этот парень по имени Егор, по специализации боксер, постепенно превращался из обычного аспиранта в обычного бандита. Он организовал группировку из борцов и боксеров общаги, которая взяла под контроль сначала близлежащие коммерческие ларьки у метро, а чуть позже, по словам Егора, уже весь район города принадлежал ему. Видел, как этот тип становится прямо на моих глазах аморальным, заносчивым, злым и недоброжелательным. Я наблюдал, как в его общежитской комнате вечерами проходят пьянки с проститутками и с такими же угрюмыми качками, как и он сам. Учебу Егор забросил, а про диссертацию говорил, что ему ее напишет за деньги какой-нибудь профессор. Затем он с общаги съехал, а через год неожиданно для всех аспирантов появился на защите своей диссертации.

На защите, как правило, присутствовал весь научный свет нашей академии, а также профессоры из Военного института физической культуры, Ленинградского государственного университета и Педагогического университета имени Герцена.

Для тех профессоров, кто сидел за большим столом и принимал участие в закрытом голосовании по защите диссертации, аспирант-докладчик должен был традиционно выставлять минеральную воду, чтобы какой-нибудь профессор мог утолить жажду, если диссертация докладчика бросит его в жар.

Егор же поставил на стол для профессуры, когда защищал свою диссертацию, не минеральную воду, а кока-колу. Стоя в дорогом костюме на трибуне, Егор уверенно и невозмутимо читал написанный для него одним из профессоров текст доклада к своей диссертации, которая, в свою очередь, тоже была написана, конечно же, не Егором. Докладчик с надменным видом и кислой улыбкой смотрел и на профессоров, и на зал, где сидели присутствующие на защите преподаватели и аспиранты. Все они для него были бедняками, плебеями и ничтожеством. В том мире, где жил Егор, встречали не только по одежке, но и по величине кошелька, а вся месячная совокупная зарплата профессоров на его защите не стоила 10 процентов его еженедельного заработка. И диссертация Егору нужна была только для того, чтобы в стане бандитов иногда красануться дипломом кандидата педагогических наук. Такое надменное и циничное отношение к присутствующим в зале со стороны докладчика было видно нам – аспирантам, знавшим Егора и жившим с ним рядом на протяжении двух лет. Однако профессура за столом на докладчика даже внимания не обращала, потому что, во-первых, у Егора был научным руководителем известный профессор, ссориться с которым было нецелесообразно, а во-вторых, научный цвет нашей Академии большую часть времени дегустировал чудо-напиток – кока-колу, которую выставил докладчик. Парочка профессоров в старых пиджаках сразу же после начала доклада открыла бутылки с кока-колой, налила напиток в стаканы и начала обсуждать этот напиток между собой. А после быстрой защиты диссертации начался фуршет, на котором было очень много редких для профессуры яств – бутербродов с икрой и красной рыбой, шоколадных конфет, бананов и коньяка.

Мне стало так обидно за сложившуюся ситуацию, когда эти научные светила, которые составляют программы физической подготовки для космонавтов и подводников; которые могут подвести организм спортсмена в определенный момент к наилучшей форме, сейчас так радуются обильному фуршету, приготовленному для них аморальным и бездарным типом. Мне стало жалко этих умных, замечательных людей и специалистов за их бедность и унижение в то время, когда они добились того, что спортсмены СССР и Германской Демократической Республики были лучшие в мире почти в каждом виде спорта и наша спортивная наука уже давала свои плоды в тренировках китайских спортсменов. А вместе со всеми этими профессорами и специалистами мне вдруг стало жалко себя и свое будущее, ведь большинство присутствующих деятелей науки светились от счастья и были благодарны за богатый фуршет Егору – парню, который, кроме как запугивать людей и размахивать кулаками, ничего больше не умел. Конечно, и у него была голова на плечах, раз он стал руководителем группировки и подчинил себе весь район, но он был безнравственным типом и не мог, по моим убеждениям, претендовать на лавры в сфере науки.

Неделю после этой защиты я ходил в задумчивости, не знал, что же мне делать дальше. Я не видел света в конце темного туннеля, называвшегося наукой, преподаванием и спортом. Через год-два работы в вузе я превращусь в нищего и тоже буду рад подачкам в виде кока-колы. А я молодой специалист, у меня за спиной ничего нет, ни квартиры, ни машины, ни хорошего телевизора, ни даже приличной одежды. Ну, на телевизор и одежду можно за год накопить, ограничивая себя во всем, но о машине и тем более о квартире эмигранту можно было не мечтать в ближайшее десятилетие.

И все же в конце концов я решил не бросать начатое, а дописать диссертацию, подрабатывая для своего существования тренером, преподавателем и грузчиком.

* * *

Летом и осенью на втором курсе аспирантуры я, чтобы заработать денег, поехал с отцом на целину в Северный Казахстан убирать хлеб. Мой отец долгие годы ездил туда каждое лето от своего института. Его даже в середине 90-х годов назначали старшим от всех комбайнеров Алма-Атинской области. В детстве батя брал уже меня однажды на жатву. Тогда я с ним ездил на машине среди бескрайних просторов степи, где от поселка до поселка может быть до 300 километров. Встанешь в поле, посмотришь вдаль и видишь, как до самого горизонта на все стороны света уходят поля с золотой пшеницей. Только узкая линия грунтовой дороги уходит за горизонт туда, где садится большое желтое солнце. Величие целины необыкновенное. Красота неописуемая. Но отец в ту первую мою поездку на целину был постоянно в заботах по работе, и мне, маленькому пацану, уделял мало внимания. В связи с чем я тогда однажды чуть не утонул в пруду и чуть не разбился, упав в люк канализации. Мама, узнав об этих историях, меня маленького на целину с отцом не пускала. Однако во вторую поездку я был уже большой двадцатидвухлетний парень, который не спрашивал у родителей, что ему делать, где жить и работать. Моя вторая поездка была к тому же своевременной, так как в то время обострился национальный вопрос и иногда некоторые казахи, приехавшие на целину, напившись, начинали докапываться до отца просто потому, что он русский начальник. Приходилось даже пару раз их несколько отрезвлять, кидая с помощью борцовских приемов на землю. Правда, утихомирить их полностью помогали уже трезвые казахи из знакомых отца.

Какой же вкусный хлеб с копченым салом и крепким ароматным чаем, вскипяченным в поле под чистым голубым небом! Комбайнерами в моей бригаде были немцы, жившие постоянно в Северном Казахстане. Точнее, жившие в те времена там, а потом уехавшие в Германию. В годы перестройки Горбачева эмигранты бросали в Казахстане целые поселки с добротными, чистыми, аккуратно побеленными известью домами. Немцы всегда в Казахстане считались очень хорошими работниками. В пять утра, когда еще темно, они уже в поле. С рассветом заводили комбайны и косили пшеницу до самой темноты с небольшим перерывом в поле на обед. Уезжали с работы в 10 вечера. И так на протяжении всей жатвы, чтобы успеть убрать до осенних дождей и заморозков как можно больше пшеницы. В бригаде с немцами я в работе от них не отставал. Негласное соревнование между звеньями – кто больше соберет пшеницы – увлекало. Лишь часто пищали приборы моего комбайна, потому что я забывал своевременно остановить машину и освободить бункер, полностью забитый пшеницей. Но немцы не ругались, видели, что я стараюсь, и ждали в подобных случаях мой комбайн в начале очередного круга.