Книга Книга для прочтения - Екатерина Великина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А дальше выяснилось, что мой почин был хорош и плох одновременно. Хорош потому, что красные носки, натянутые на кеды, выглядят действительно как сапоги. А плох из-за того, что эластичный носканчик, натянутый на кед, становится дюже скользящим (ламинат у нас дома, папинька на дуб не заработал, привет, папинька!).
— От радости, — сказала бабушка Г., когда Ф. шмякнулся первый раз.
— Может, он просто в них ходить не научился? — предположила бабушка Г. после того, как ребенок снес стеллаж с книгами.
— Снимай давай, а то в травму поедете вместо Нового года, — рявкнула бабушка в третий и последний раз, когда Ф. впечатался в дверной косяк. — Тоже мне удумала, дура.
— Но ведь аутентично же, — сказала бабушке я. — Мам, ну неужели у тебя нет идеи?
Безусловно, идея была.
— На подошву нужно пришить что-нибудь такое… чтобы полу сопротивлялось, — предложила бабушка. — Кожу какую-нибудь или резины кусок…
И мы принялись искать что-нибудь, что сопротивляется полу.
Вот теперь я понимаю, почему мы всем семейством в облаках витаем. У нас нет сопротивления полу. Минут сорок искали, не соврать. И много чего нашли.
1. Резиновую морскую звезду. Фасоличью. Всем хороша, кроме одного: как только мы извлекли игрушку на свет, Ф. упал на нее грудью и завопил: «Резать нельзя, моееее!»
2. Папинькину б/у стельку. Всем хороша, кроме одного: как только я извлекла ее на свет, бабушка Г. забилась в конвульсиях и завопила: «Резать нельзя, к ребенку никто не подойдеееет!»
3. Кусок наждачки. Пожалели пол детского сада.
4. Посудную губку. Недостаточно абразивно.
5. «Гандоны на ноги ему натяните, гыгыгыгыгы» (контрпредложение папиньки, не вполне расслышанное бабушкой Г. Счастье есть).
В общем, по завершении застолья нами было найдено только два подходящих предмета, призванных… мммм… притормаживать юное поколение. Мне даже, ей-богу, озвучивать стыдно. Эээ…
Резинка от папинькиных пластиковых очков «адидас» и моя икеевская формочка для льда с возможностью выворачивания. Формочка была пожертвована мной сразу (лучшее — детям), а про резинку… папинька узнал, придя с работы.
Еще около часа мы резали формочку на кружочки, а резинку на полосочки, и целых сто двадцать минут приклеивали геометрию к носку (бабушка Г. хотела «плотнинько»).
— Господи, какая же дрянь, — сказала бабушка Г., покрутив готовое изделие в руках. — Надеюсь, там не нужно будет задирать ноги.
— Да уж, — вздохнула я. — Надеюсь, не нужно.
Весь остаток вечера мы вылавливали спайдермена, для того чтобы произвести тест. Результаты тестирования превзошли ожидания: ребенок не только не падал, но даже и ходить стал медленнее.
— Ерунда, — рассудили мы с бабушкой Г., так как к тому времени уже порядком подустали. — Уж как-нибудь.
И «как-нибудь» не замедлило настать.
Первое из того, что я увидела, был пол актового зала детского сада. Не ламинат и не паркет, а самый обыкновенный ковролин.
«Иногда смерть бывает странной, — посочувствовала я папиным очкам «адидас» и села на стульчик. — Ведь главное, чтобы ноги не задирал».
И никто ничего не задирал. До прихода Деда Мороза, во всяком случае. Нет, когда Дед предложил поморозить ручки, я была не против и даже хлопала. А вот когда ножки…
Фасоличьи «сапоги» затмили даже мои джинсы с низкой талией. Клянусь, та единственная секунда, когда взгляд чьего-то бесхозного папы оторвался от моего сверкающего зада, достался моему уникальному сыну. Ядрено-красная подошва с кружочками из формы для льда и полосками от плавательных очков не имеет права быть незамеченной. Это фурор по определению, или просто фурор, или…
«А ну и ничего. Зато сейчас стих прочитает, и все выкусят, — успокаивала себя я, задумчиво изучая ковролин и искренне жалея о том, что у меня нет второй паучьей маски. — Это фигня, что так получилось. Справимся получше других!»
И справились.
Еще в тот момент, когда я натягивала на Ф. костюм, мы договорились, что маску-нахлобучку он нацепит на себя только в самом важном случае, для того чтобы не вспотеть. Ребенок у меня послушный, а поэтому все сделал правильно.
— Есть ли у тебя стишок, Тимоша? — важно спросил Дед Мороз.
— Есть, — пискнул ему в ответ Тимоша, после чего натянул на голову «голову» и отправился нести прекрасное в массы.
Массы увидели жамкающий красный мешок, как будто бы читающий лирику. Говорящая мешковина нынче в чести, а оттого массы восхитились и хлопали долго и с большим чувством. Семь поколений Великиных перевернулись в гробу и счастливо улыбнулись: порода не имеет права подвести.
И не подводит.
Ни-ког-да.
Повзрослевшие дети — это что-то совершенно невозможное. Это даже мое железное сердце не выдерживает, честное слово. Поверьте мне — мне можно верить: человек, две минуты назад отправивший эсэмэс «Черт, я больше не могу, черт, если ты вдруг опять застрянешь в пробке, я начну заикаться», просто не имеет права на ложь. С учетом того, что в обычной жизни я довольно скромна на ругательства, вы наверняка сумеете представить себе степень моего душевного равновесия.
Ох, как же я теперь жалею о тех временах, когда он был маленьким! Помнится, положишь в манежик, погремца какого-нибудь сверху приладишь и если уж не спи-отдыхай, то хотя бы вари кашку и кури в форточку. А главное, все это можно подать под таким замечательным соусом из материнского героизма, что сочувствие окружающих будет обеспечено просто по определению.
* * *
Нет, быть матерью четырехлетки куда менее почетно. Невзирая на то что ваш ребенок все еще вытирает грязную физиономию кухонными шторами, отчего-то принято считать, что он уже вырос и представляет собой некое самостоятельное существо, с собственными взглядами на жизнь. Но это не главное. Главное, что от всех этих бонусов вам непременно должно быть легче. Ну да, 110 сантиметров собственных взглядов на жизнь необычайно облегчают существование родителя, просто необычайно!
На самом деле формула четырехлетки проста, логична и очень удачно выражается с помощью чисел. Так, один четырехлетний отрок вполне может быть приравнен к двум особям по два года, четырем младенцам по одному и восьми полугодовалым экземплярам. Но эта математика, конечно же, вряд ли дойдет до ваших близких, свято верящих в Спока и воспитательную силу детских дошкольных учреждений. Например, что касается моей матушки, то на любые мои стенания в духе «Завтра я шагну с балкона, в моей смерти винить двадцать первую букву алфавита» она неизменно отвечает: «Но ведь он же целый день в садике!» Объяснить ей, что в садике он вовсе не целый день, а всего лишь с одиннадцати утра до пяти тридцати вечера, а в оставшееся время исполняет самбу на моем дымящемся мозге, возможным не представляется. И даже рта раскрыть не смею.
