Книга Смерть Банни Манро - Ник Кейв

— Заказанные товары вам привезут в течение десяти рабочих дней, миссис Брукс, — говорит он.

— Вы доставили мне неземное наслаждение, мистер Манро. И вот тут-то до Банни доходит, и он понимает, что предчувствовал это с самого начала. Оно поднимается вверх по костям, и Банни чувствует, как перестраивается сердце, готовясь к встрече. Он замечает, что радио необъяснимым образом замолчало, в комнате стало немного темнее, и температура резко упала. Банни чувствует, как немеют кончики пальцев и сзади на шее поднимаются волоски. У него над головой в люстре вдруг раздается короткий электрический треск, и Банни уверен как ни в чем другом, что, если он сейчас поднимет голову и посмотрит на стену гостиной, то увидит, что там, на крутящемся стуле перед “безендорфером” сидит его мертвая жена, Либби. Она, конечно, будет одета в ночную рубашку, которая была на ней в их первую брачную ночь и еще в ту ночь, когда она повесилась. Банни боковым зрением видит оранжевое пятно и замечает, как в обвиняющем жесте поднимается рука или происходит еще что-то вроде этого. Он слышит, как скворцы принимаются бешено чирикать, клевать и царапать окно. Воздух вокруг начинает пульсировать и искривляться, и, когда Банни слышит, как из пианино с грохотом вырываются тяжелые, обремененные гласом судьбы аккорды, он затыкает уши и безуспешно пытается закричать. Миссис Брукс принимается грести воздух своими клещами.

— Бетховен! — кричит она, словно в бреду, и с губ ее срывается туманная завитушка.

— У нее было серьезное заболевание, — умоляет Банни.

— Что? — переспрашивает миссис Брукс.

— А? — отзывается Банни, так и не решаясь поднять головы. Он чувствует, как откуда-то изнутри прорывается непрошеный вулканический гнев — гнев на все на свете — на эту его жену, которая даже из могилы продолжает повсюду его преследовать, чтобы погрозить пальцем; на артритную старую суку с ее идиотическими запросами; на его отморозка-сына, который сидит и ждет его в машине; на отца, который помирает от рака; на всех этих хищных женщин, которые только и знают, что сосать из мужиков кровь; на чертовых пчел и скворцов — какого хрена им всем от меня надо? Банни проклинает свои собственные неутолимые аппетиты и в то же время пытается, приложив буквально геркулесовые усилия, перевести мысли на блестящие гениталии какой-нибудь поп-звезды, или, там, знаменитости, или кого угодно, но не может придумать ни одной подходящей, потому что скворцы все бомбят окно старухи, и фортепьянные аккорды гремят теперь так громко, что, наверное, сейчас его голова расколется надвое. Миссис Брукс хватает его руку своей искалеченной клешней.

— Мы должны любить друг друга или умереть! — восклицает она.

— А? — отзывается Банни и старается отвести глаза, старается их не поднимать, старается держать их закрытыми.

— Ну просто вы кажетесь мне таким грустным, — доносится до него голос миссис Брукс.

— А? Что? Грустным? — переспрашивает Банни, выдергивает руку и с силой захлопывает чемоданчик с образцами. Старушка слепо оглядывается по сторонам, и ее вытянутая рука бессмысленно карябает воздух.

— Простите меня, — говорит она, терзаемая угрызениями совести. — Я не хотела вас расстроить, пожалуйста, извините! Руки старухи молотят огорченное пространство перед ней.

— Я провожу вас, — говорит она. Банни встает, по-прежнему не поднимая головы и закрывая уши руками.

— Не стоит беспокойства, миссис Брукс, — мрачно бросает он и, нагнувшись, ловко и бесшумно подхватывает со стола обручальные кольца старушки и бросает их в карман пиджака.

— Я сам найду дорогу, — говорит он. Банни с вызовом поворачивается к “безендорферу” как раз в тот момент, когда его жена-призрак покидает комнату: крутящийся стул уже пуст, а воздух лишь слегка покачивается. Он отворачивается, похлопывает себя по карману, отодвигает с глаз напомаженный локон и думает: “А пошли бы вы все”.

Глава 22

Оказавшись на улице, Банни некоторое время стоит на дорожке перед домом и позволяет слабым отголоскам дневного солнца и легкому морскому ветерку коснуться его лица и сдуть с него приторную атмосферу заросшего пылью дома старухи — места, в которое являются духи. Его рубашка пропиталась потом, Банни ежится от холода, оглядывается по сторонам и замечает, что скворцы улетели. Из квартиры миссис Брукс, кажется, по-прежнему доносятся тяжелые похоронные фортепьянные аккорды, но до конца он в этом не уверен.

Банни идет по набережной и, свернув за угол, видит одновременно несколько любопытных вещей. Вопервых, рядом с “пунто” стоит женщина-полицейский и что-то говорит в рацию, или “уоки-токи”, или как там это у них называется. Во-вторых, на ней голубая суконная форма, из-за которой ее сиськи выглядят очень властно и грозят лишением свободы, и это немедленно бьет Банни прямиком в член. И наконец, в-третьих, она определенно не лесби, потому что задница у нее приподнятая и невероятно подтянутая. И только когда он подходит к ней совсем близко, все еще борясь с грохотом фортепиано в голове, Банни задумывается, а какого черта она вообще здесь делает.

— Чем могу служить? — спрашивает Банни. Женщина-полицейский перестает говорить в рацию, и оттуда раздается статический треск. Банни оглядывает свисающее с ее ремня тяжелое, хардкоровое снаряжение: наручники, дубинку, газовый баллон, а также ее торпедоподобные груди и ощущает, несмотря на мрачное расположение духа, нечто вроде алхимической трансмутации, которая происходит в его леопардовых трусах, где мягкая и безвредная мышь превращается в супермогущественный стояк с планеты Криптон, и Банни тогда задумывается — так, не слишком осознанно, — а не больше ли пользы было бы обществу, если бы конкретно этого офицера полиции держали подальше от толпы; нашли бы ей работу за столом в каком-нибудь таком месте, где все время адски холодно или типа того.

— Это ваш сын? — спрашивает женщина-офицер.

— Да, мой, — отвечает Банни, опытной рукой прикрывая переднюю часть вознесшихся крутым холмом брюк и в то же время подмечая номер у женщины на погоне — пв388.

— Он говорит, что…

— Вы с ним разговаривали? — перебивает ее Банни и заглядывает в окно “пунто”, где Банни-младший распластался по пассажирскому сиденью, и сразу видно, что мальчик не в себе: голова у него запрокинута, а изо рта сбоку вываливается язык.

— Он говорит, что плохо себя чувствует.

— И? — просит продолжения Банни, но чувствует, что с него хватит.

— Назовите ваше имя, сэр, — говорит офицер суперделовым тоном.

— Мое имя — Банни Манро, — отвечает он, наклоняется к ней поближе и по-кроличьи принюхивается. — Это что, “Шанель”?

— Прошу прощения? Банни наклоняется еще ближе и снова принюхивается.

— Ваши духи, — поясняет он. — Очень приятные.

— Сделайте, пожалуйста, шаг назад, сэр, — говорит полицейский, опускает руку на ремень и нащупывает газовый баллон, устроившийся в своей маленькой кобуре.

— Наверное, стоили кучу бабла, — не унимается Банни. Женщина-офицер меняет положение, твердо упираясь ногами в землю. Банни чувствует, что она на этой работе недавно, и замечает возбужденный нервный блеск в ее глазах и капельку пены на нижней губе, как будто бы настал момент, которого она ждала всю свою профессиональную жизнь или даже дольше.