Книга Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер

— Вы с мужем вроде бы образованные люди, — сказал он, не скрывая тоном, что уже усомнился в этом, — и не можете не знать, что такое болезни душевные…

— Психические, вы хотите сказать, — язвительно произнесла Антония. — Почему же, осведомлены о них. Шизофрении у дочери, насколько я знаю, нет, а истерия с психопатией очень успешно лечатся трудом, режимом дня и непотаканием прихотям.

— Вы так считаете? Вы сами ей поставили диагноз, даже не интересуясь, что по этому поводу говорят врачи. Вам на самом деле неинтересно или это такой способ самозащиты? Мне казалось, что я разговариваю с матерью Таисии и с ее отцом.

Масик молчал и не возникал. Он сидел, понурив голову, сжав кулаки и не глядя в глаза никому из присутствующих.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — отчеканила Антония. — Какие такие неизвестные нам болезни ваши доктора нашли у моей дочери? — она голосом выделила слово «ваши». Господинчик пожал плечами:

— Доктора не мои, а самые что ни на есть обычные, даже не платные, просто хорошие. А болезнь, очень запущенная и застарелая, называется хроническая депрессия.

— А, постоянно плохое настроение, — засмеялась Антония. — Это характер.

— Правда? — удивился господинчик. — Какие, однако, у вас интересные представления и познания. Откуда? Из досужих разговоров полуобразованных кумушек? — он даже порозовел от гнева. — Может быть, вы скажете, что не было у Таисии «странных» приступов непонятных болей, тошноты и рвоты, когда она не могла встать и падала при любой попытке? Она ведь страдала этим с детства… Или у неё не поднималась до сорока температура во время экзаменов и не начиналась неконтролируемая паника?

— Лень! — рявкнула Антония в бешенстве. — Ей просто лень было учиться, лень вставать с кровати!

Собеседник сморщился, как от кислого, и продолжил:

— Ага, вот так вы это расцениваете… И её страхи, паника — это тоже лень и дурь? И сердце, которое, будучи физически здоровым, бьется с перебоями, не может работать нормально и ровно, не даёт ей ходить и вообще двигаться — это что?

— Обыкновенная дистония, астенический синдром — огромная часть населения этим страдает — и ничего, живёт, работает, по врачам не бегает! — снова прикрикнула писательница.

— Я понял вашу точку зрения… и удивляюсь, почему вы — не медик, вы так прекрасно ставите диагнозы, так лихо выносите врачебные вердикты! У вас, случайно, не медицинское образование?

— У меня — нет, — ехидно улыбнулась Антония, — а вот у моего сына — да. И он никогда не замечал, что его сестра… — тут вдруг господинчик почти угрожающе поднял руку:

— А вот про сына вашего вы мне лучше вообще ничего не говорите, ладно? Я не хочу трогать эту тему, не хотел и не буду… если вы не станете меня провоцировать. Дело в том, что я в курсе всего… всего того, что Тася пережила в детстве, в том числе, из-за вашего, мамаша, сына.

Антония внутренне сжалась в комок: дрянь какая, всё-таки рассказала своему козлу! Будем противостоять этому изо всех сил!

— Не знаю, что вам ещё напела эта врушка, но вижу, что она здорово вас обработала своей якобы болезнью и якобы трудной жизнью. Вы, очевидно, находитесь в той стадии влюблённости, когда разум и логика отказывают вчистую, — удачно так она его поддела. Он ненадолго умолк, а потом, кивнув, высказался:

— Да, вы правы: я очень люблю Тасю. Она — удивительный человек, мне жаль, что вы этого так и не поняли. А глядя на вас, я вообще удивляюсь, каким образом она могла вырасти такой. Другая на ее месте должна была испаскудиться или стать идиоткой. Я надеялся, что вы поможете преодолеть Тасину болезнь. Ничего, я её вылечу и без вас и уберегу от всего этого ада… Теперь я вижу, что она не то, что не преувеличивала, рассказывая о своей семье, а была излишне деликатна.

Засим господинчик встал и откланялся, окатив напоследок Антонию с Масиком таким взглядом, что им потребовалась двойная порция спиртного, чтобы прийти в себя.

Кстати, каким бы ни был её сын Гоша, но он вновь порадовал мать. Узнав от нее об этом разговоре, он долго и непристойно ржал, а потом выдал свой вердикт.

— Слушай его больше, козла этого! Депрессия… Пусть кому другому мозги парят, а не мне, дипломированному врачу. Дурь, лень и поганый характер — вот и вся её болезнь.

Антония с нежностью тогда посмотрела на своего сыночка: уже очень немолодой, подточенный постоянным пьянством, несвежий и одутловатый, он всё равно был самым лучшим мальчиком на свете и всегда — всегда! — воином её войска. Верным и преданным. Всё же хорошо, что он не умер.

Коты изолгавшиеся

«Козел — это ее муж».

Антония веселилась, читая. Один кот объясняет другому, кого мудрые животные считают козлом в этом доме и их семье. Получи, доченька! Выкуси, господинчик! Жаль, что она, автор, не увидит их лиц в тот момент, когда они будут это читать, но у неё вполне хватает воображения. И она почувствовала себя почти счастливой, полностью удовлетворённой, несмотря на покалывающий бок. Да пусть его покалывает! Сейчас её довольство выработает достаточное количество эндорфинов, и те победят любую боль. Даже без водочки.

«Я завариваю крепкий чай, это единственная слабость, которую мы себе оставили. Кроме, конечно, рюмочки хорошего виски, которую мы себе позволяем иногда».

Глумливую физиономию Таськи в этом месте Антония тоже себе хорошо представляла. Да ради бога! Иди, рассказывай всем про ежедневные стопки водки на обед и ужин — кто тебе поверит? Тебе, бездуховной и продажной лгунье. Ведь следом идёт совершенно убойный и уничтожающий тебя текст.

«Муська мне сказала, что даже когда та была ребенком, она пахла злостью».

А ты думала, доченька, что мать расскажет о твоей взаимной любви с Муськой? И о том, как от горя, что ты уехала, кошка смертельно заболела? Нет, не будет этого. Муська тоже свидетельствует против тебя, и твои дурацкие сны про то, как кошачья стая ластилась к тебе и лезла целоваться, так и останутся всего лишь твоими снами, которые никому не интересны и никого ни в чём не убедят.

А вот размышления главной героини. То есть, альтер эго Антонии.

«Дочь нашла свою судьбу тоже далеко, в радости ничегонеделанья. Для этого была придумана болезнь — чтоб быть жалеемой. Она ради этого бросила свою дочь, родителей, чтоб лежать и не шевелить в этой жизни даже пальцем. У нее, абсолютно здоровой, от этого истлела совесть, потому она — так мне объясняла Клея — не попадет даже в мир плохих мертвых, а полетит на белых крылах придуманной болезни прямехонько в ад.

Жаждал зла другому — получи его сполна, слови кайф ненависти. Адовы люди наслаждаются злом полным ртом, так как у них нет совести. И наслаждению ненавистью нет конца: хотел — получи, пока от тебя, истлевающего от собственной натуры, не останется горстка плохо пахнущего пепла, который слижут тамошние адовы змеи».

Удачно о «болезни» получилось высказаться. Жри, господинчик, убедись в своей бездарности парламентёра, в своей ничтожности миротворца. Ты сделал только хуже, явив Антонии себя во всём блеске своей ухоженности и в ореоле любви к Таське, которая не заслуживает даже того, чтобы просто её слушать. Уж не говоря о том, чтобы слышать, внимать и верить. Что может быть интересного в этой жалкой личности, ничего в жизни не добившейся, а только лишь сумевшей оторвать богатого немолодого мужичка? Ты, господинчик, наверное, ко всему прочему большой дурак, раз попался на её стоны, ахи и мур-мурные уловки! Обыкновенный олух царя небесного. А, может, дай бог, уже и понял это? Но назад отыграть сложно — ой, как сложно!