Книга Господи, сделай так... - Наум Ним

У каждого малька был диск — плоский железный диск не больше колеса детской коляски. Похоже, что все эти диски и все нужное нам и миру для жизни и ветра слеталось к нам со всевозможной сельхозтехники… В общем, ветры, конечно, бывают разные, но описываемый — самый первый из них. Необходимые приспособления, кроме диска, — крепкая проволока, изогнутая клюшкой, да босые пятки, на которых удобнее всего с поворотами, торможениями и новыми рывками вперед. А потом поглубже вздохнуть, аккуратненько крутануть диск в пальцах, вонзая его ребром в землю, и тут вот, предварительно завопив, подхватить, подставить к крутящемуся ребру полоску проволоки — и вперед, мчать, крутить по петляющей плотной тропинке и еще быстрее — еле успевая пятками, и — перевести дыхание, и можно замолчать, потому что теперь уже проводка с диском продолжают твой вопль, но продолжают в самой нужной тональности — вз-ж-зж-ж-зж…. И вот тут-то появляется ветер, и можно больше не вопить, а только подсвистывать, удерживая его, поспевая пятками… Какой это был ветер! С него начинались и все остальные: самокатные, велосипедные, потом и верховые — каждый следующий подхватывал и поднимал выше тот самый первый, что возникал скольжением диска по проволоке, звуком пчелы, промельком босых пяток, — поднимал выше, подхватывал надежнее, ласкал уже не только босые ноги, но и лица и волосы, пока не добирался к ветвям и не подхватывался ими, теперь уже удерживаемый так прочно, что нам можно было не беспокоиться целую ночь, когда уже нет никакой возможности мелькать босыми пятками по золотым тропинкам.

Все это утрачено уже навсегда. Да ладно бы только это, хотя тоже — жалко…

Мы чувствовали, что за какие-то будущие обретения нам, вполне возможно, придется расплачиваться утратой нашей общей жизни вчетвером, и, заговаривая завтрашний день от такой возмутительной несправедливости, старались сегодня совсем не расставаться без какой-либо сильной надобности. Поэтому и на танцы мы, как правило, ходили все вместе.

Танцы начались для нас регулярным развлечением к концу восьмого класса, хотя собственно танцевать мы не очень любили, а, например, Мешок так и не умел вовсе. Развлечения были вокруг танцев, и началом их обязательно был легкий выпивон, а окончанием — драка. Выпивон чаще всего обеспечивал Тимка: в первое время — сильным напряжением всех своих коммерческих талантов и позже — благодаря знакомству с Татьяной и чудо-агрегатом ее несчастного мужа, а драку надежно гарантировал Серегин нрав. В промежутке могли быть и сами танцы.

Бывало, и Серега не мог зацепить свою всегда готовую ярость для начала потасовки — все-таки в поселке все мы были в какой-то степени свои. При такой непрухе после окончания танцев мы иногда отправлялись в какую-нибудь близкую деревню, где танцы под проигрыватель продолжались до часу ночи, и там уже мордобой всегда был обеспечен.

В присутствии барышень никаких безобразий не позволялось — даже материться считалось неправильным, и потому любые разговоры были вялыми и маловразумительными. Радиола поскрипывала, неуклюжие пары обжимались, слегка перетаптываясь, — ничего особо интересного. Интересное начиналось после танцев, когда поселковый кавалер, проводив свою местную партнершу до ее хаты, бросался уносить ноги. Это были соревнования быстроты, находчивости, отваги, дерзости и удачи.

Мы отточили свою особую “танцевальную” тактику для таких деревенских балов. Все вчетвером не спеша провожали своих спутниц одну за другой по их домам, а потом оборачивались к караулящим рядом ревностным хранителям местной девичей чистоты, даже и не думая пускаться в бега. Дальше по заведенному от прадедов сценарию местные выходили, окружали, матерились, поплевывали и распаляли себя разнообразными “вы тут чего это” и “вам тут не у себя”. Потом должна была наступить партия толчков в грудь, и только после начиналась основная музыка с треском выдергиваемых из заборов кольев и пыхтящими ударами под однообразные матюки.

Однако Серега плевал на все традиции (что было, пожалуй, самым оскорбительным для обстоятельных деревенских парней) и бил с ходу, не дожидаясь окончания положенной увертюры. Бил наповал любого, кто наиболее удобно располагался под руку. Этот первый успех бросался развивать Тимка, вступая в драку тоже не по-правильному — ударом ноги чуть пониже колена заранее выбранному из еще не нападавших нападающих. Потом Тимка крутился вьюном, орал, молотил руками и ногами, падал с криком “лежачего не бить”, зашибал кого-нибудь своим башмаком снизу и снова вскакивал на ноги. Я отчаянно трусил и полноценно вступал в драку, только схлопотав полновесную звездюлину. Мешок, не обращая внимания на пинки и удары, заграбастывал кого-нибудь своими мощными лапами и сжимал, приговаривая “зачем же драться”, “не надо драться”, сжимал до мольбы о пощаде, щадил, отбрасывал на землю, прихватывал следующего…

Иногда наша тактика не срабатывала. Оглядываемся, например, а Тимки нету, и совсем нетрудно догадаться, где этого блудливого кота сейчас носит.

— Дообжимался, — ворчал Серега и с криком “Тимка-сволочь, где ты?” все равно бил первым, когда еще только-только вяло начиналась прелюдия к будущей потасовке.

В какой-то момент прибегал и Тимка — довольный, орущий, молотил всех и вся, стараясь закончить все побыстрей, чтобы снова сбечь, уверяя нас, что всего на минуточку.

Однажды драка рассосалась без остатка в самом зародыше, потому что заводилой у деревенских парней оказался совсем взрослый хлопец, который учился у моей матушки в вечерней школе. Он предложил вынести нам самогона и выпить мировую, но ничего не успел. Налетевший Тимка, не разобравшись в ситуации, вырубил его с ходу и даже успел нехило попинать, прежде чем мы смогли вмешаться…

Эти драчки были нам много милее мордобоев в поселке, потому что сюда дядя Саша, как правило, не приезжал, и можно было резвиться от души, а в поселке мало-мальски крупная стычка если не рассыпалась в пять-десять минут, то всегда заканчивалась в милицейской избе участкового.

В общем, танцы понемногу стали нашим необходимым занятием, пока однажды не закончились показательным судом…

— “Показательный суд” — это кино такое?

— Тимоха, ты с дерева упал?

Мы стояли перед клубной афишей, на которой киномеханик Семен менял, как правило, только число и название фильма, а все остальное оставалось постоянным, и даже надпись “новый цветной художественный фильм”, намалеванная незнамо когда, выцветала себе из года в год перед любым дописанным к ней фильмом независимо от того, был или не был он и на самом деле новым, или цветным, или особо художественным (ручаюсь, что перед фильмом “Поездка Председателя (ла-ла-ла)… Хрущева в Соединенные Штаты Америки” так и стояло: “новый-цветной-художественный”). В ответ на наши ехидные подколы по этому поводу Семен пускался в неторопливые философские рассуждения, склонность к которым у него возрастала от одного стаканчика дешевенького портвешка к другому (как, впрочем, и у всех киномехаников, сапожников и сельских учителей астрономии).

— Сколько раз ни смотришь одну и ту же фильму (мне больше всего нравилось это его фирменное “фильма”), каждый раз увидишь что-нибудь новое.