Книга Спокойный хаос - Сандро Веронези

— В чем была фантастика?

— Видеть, как земля у нее уходила из-под ног. Не каждый день мне приходится присутствовать при подобных сценах: дама из долбаного высшего света вдруг понимает, что ее лучшие друзья — просто грязные подонки, подлые лжецы, и что спасли их вовсе не они, а какой-то неизвестный, который, говоря о ней в присутствии ее знакомых, называет ее не больше не меньше, как «та шлюха».

— Ты так ее и называл?

— Может быть, один разочек. Когда рассказывал, как она меня тащила под воду, не давала спасти себя. Может быть, в пылу я и перегнул палку.

— Понятно. И чем все кончилось?

— А тем, что она все рыдала и никак не могла успокоиться, и все время повторяла, что она не виновата, и благодарила меня, и извинялась, и спрашивала о тебе, как ты, как твоя дочь, что она может сделать, чтобы отблагодарить нас и от лица твоей тоже.

— Кого это моей?

— Твоей бабы, той, что ты спас.

— А-а-а! На ужине ее с вами не было?

— Не было. Но будь спокоен: сегодня утром и она тоже узнает. Она говорит, что они подруги не разлей вода. А знаешь, кто твоя? Швейцарка, зовут ее Элеонора Симончини, она владелица кондитерской фабрики, той, что выпускает шоколадки «Брик», понял? С той рекламы, где кролик жрет морковку с шоколадом. Ее отец помер четыре года назад. Она единственная наследница, настоящая миллиардерша.

— Как ты сказал? «Брик»?

— Да, шоколад, мороженое, кондитерские изделия. Объем продаж — до фига.

— Странно…

— Что тебе так странно?

— Странное совпадение. «Брик» из Лугано входит в состав канадской группы, с которой должна слиться наша компания.

— А какое отношение имеет шоколад к платному телевидению?

— Никакого. Но это крупномасштабное слияние, глобальное, так сказать, и касается оно всего, более или менее.

— Что ж, клевое совпадение. А эта собака кусается?

— Фсфью-у-у! Неббия!

— Нет, она добродушная.

— Фсфью-у-у! Неббия!

— Что это за порода? Лабрадор?

— Неббия! Фсфью-у-у! Ко мне, иди сейчас же ко мне!

— Нет, это золотистая гончая.

— Неббия! Кончай! Привет, извините, сейчас я ее привяжу.

— Не беспокойтесь, барышня, она только хотела поиграть с дружком.

— Привет. Это мой брат. Иоланда: Карло. Карло: Иоланда.

— Очень приятно. Неббия, сесть!

— Иоланда? Какое красивое имя.

— Ну уж и красивое. Как раз наоборот: противное.

— Нет, что вы. Это старинное имя, эпохи барокко… И Неббия тоже очень клевое имя. Я могу сделать ей комплимент.

— Конечно…

— Какая у тебя хозяйка, Неббия, просто красавица…

— …

— …

— …

— Ладно, пока. Еще раз прошу прощения. Неббия, пошли! Да что с тобой сегодня, в самом деле?

— Пока.

— Пока.

— …

— …

— Видал?

— Что?

— Как это что? Ее джинсы?

— И что в них такого?

— «Барри».

— О…

— …

— …

— Пьетро?

— Что?

— Что с тобой?

— Ничего.

— Тебе неприятно, что я рассказал о Ларе?

— Что теперь говорить? Ничего не поделаешь.

— Скажи, тебе неприятно?

— Неприятно то, что незнакомые люди обо мне разговаривают.

— Ну знаешь, и ты еще хочешь, чтобы они о тебе не говорили? Ты известная личность, Пьетро. А чего ты ждешь? Окопался под этой школой, как бомж, и претендуешь на то, что…

— Эй, эй…

— Прости, я не хотел тебя обидеть. Я хотел только сказать, что те людишки никогда не знают, о чем им разговаривать: через вечер они ходят друг другу на ужин и после первой же рюмочки перед ними открывается бездонная яма — о чем таком говорить весь этот вечер, для них ты просто марсианин. Ты совершаешь беспрецедентную вещь, и не уверяй меня, что не отдаешь себе в этом отчет. Одно то, что ты не в себе, для них уже само по себе странно, потому что, если бы у одного их них умерла жена, вполне возможно, что он бы отправился в кабинет красоты сделать подтяжку лица. А ты своим поведением их накалываешь, бросаешь им в морду свою боль, куда там…

— Да кому это я бросаю в морду свою боль, а? Да кто они такие, эти мудаки? Да кому они нужны, кто бы их накалывал? Это ты ужинаешь с ними, при чем тут я. И потом, я тебе уже не раз говорил, что со мной все в порядке, и я ни чуточки не страдаю.

— Да ладно тебе, не лезь в бутылку. Ничего страшного нет, если тебе плохо, после всего, что случилось.

— Хватит. Мне не плохо. Мне самому это непонятно, но я не страдаю. Больше того, я чувствую себя прекрасно, особенно, когда меня оставляют в покое.

— Послушай, зачем ты настаиваешь на…

— Карло?

— А?

— Посмотри мне в глаза.

— …

— Я-не-страдаю. Ясно?

— Значит, нет, а что тогда ты здесь делаешь?

— Мне здесь хорошо.

— Тебе хорошо, потому что целыми днями ты просиживаешь на лавочке перед школой?

— Да.

— Уже целый месяц?

— Да.

— А теперь ты посмотри мне в глаза.

— Я и так смотрю тебе в глаза.

— Да ладно тебе придираться. Я хотел образно выразиться. Ты это серьезно?

— Серьезнее некуда.

— Мне тебя не понять.

— А кто тебя просил понимать меня?

— Пьетро, я сдаюсь.

— Молодец. Сдавайся.

— …

— …

— Я хотел только тебе сказать, что если бы ты смирился со всем, что с тобой случилось, и не вел бы себя так, люди бы и не говорили о тебе.

— Вел себя? С каких это пор ты начал выражаться, как школьный завуч?

— Я уже не говорю о том, что Клаудии не очень приятно, что ее отец ведет себя как ребенок.

— Да что ты говоришь! Клаудии неприятно! А я об этом и не подумал! И, слава богу, что у меня есть ты, и ты об этом подумал! Не мог бы ты повторить мне все помедленнее, я бы еще и записал?

— О'кей. Согласен. Можешь поступать, как хочешь.

— Можешь в этом не сомневаться. Давай так: я буду делать то, что мне хочется, а ты оставишь меня в покое, и какие бы критические замечания в отношении моего поведения неудержимо не рвались из глубин твоей души наружу, можешь продолжать ходить на званые ужины и высказываться сколько тебе влезет только не мне, а тем буржуям, которых ты так презираешь, ведь все равно, чтобы шокировать их, ты рассказываешь им всякую фигню о моих делах. Хорошо? Справишься?