Книга Демон Декарта - Владимир Рафеенко

* * *

«Хорошо, – кивнул Петренко, – одобряю такой подход. Говорим дальше. Уж не знаю, как насчет Армагеддона, – он осторожно посмотрел на Дегтярева, – но что-то такое предстоит неминуемо. В Z грядет катастрофа, равной которой не знала новейшая история, если не человечества, то украинской степи! Все иллюзии, которые мы на этом клочке земли, считай, столетьями сдерживали, принимая, так сказать, Иггдрасиль на себя, неумолимо ворвутся в мир. И совершится это после закрытия завода. Этот факт оспаривать некому».

«Может быть, попробовать либеральные механизмы, – предложил Сазонов, – если речь о гибели Z?! Добиться референдума? У нас ведь нет ничего гуманнее либеральной идеи. Что вы так на меня смотрите?» Сазонов опасливо глянул на Петренко и замолчал.

«Что такое, – медленно спросил Василий Иванович, – либеральная идея?» – «Когда, – пояснил Сазонов, – я решаю, что хорошо и что плохо, и нет никаких других приоритетов, кроме приоритета личности!» – «Ну, тогда первым либералом был Сатана», – удовлетворенно проговорил Петренко. – «Почему это?» – «Потому, что это его идея – приоритет личности перед Творцом и Замыслом».

«Вы передергиваете!» – «Отнюдь», – возразил Петренко. «Может быть, и Бога-то никакого нет», – заалел щеками Сазонов. «Ага! – Петренко хищно улыбнулся. – Бога нет. Договорились. По-вашему, в Z только нежить имеется и пьяные милиционеры? Ничего другого мы, по-вашему, не достойны?! Простые добрые люди вас не поймут, Виктор Евграфович». – «А также молодые романтически настроенные актрисы», – зачем-то вставил Дегтярев. «А это вас не касается», – крикнул Сазонов, смешался и потерял желание вести дискуссию.

Ему стало тошно. Захотелось покинуть собрание и поплакать где-нибудь в тишине. Но это стало бы новым шагом к смерти, потому он остался сидеть, чувствуя, что стар, смешон, неумен и не полезен людям. Глядя на свои сухие длинные пальцы с морщинистой кожей, имеющей следы депигментации, вспоминал тот апрельский вечер, когда актриса Трухаева Ирина Егоровна, девяносто второго года рождения, блондинка, волосы и все, что выше колен, явилась ему во сне.

Но сон завершился, а в его доме одной Офелией стало больше. В этом был свой плюс. Теперь не нужно было тосковать о девушке, столько-то дней назад покинувшей его ради столицы. И не нужна была молодость, ибо Офелия обожала своего старичка . Но по утрам невыносимо было видеть рядом на подушке мертвую куклу, опустошенную, стертую. Да-да-да, стоило ночью уснуть, увидеть сон, ибо забылся. С кем не случалось? Секс изматывает. Раз за разом, раз за разом. И, в сущности, ведь приходится делать одно и то же, затрачивать при этом усилия, изнашивать кожу пениса, мозг ума, чувство сердца. Как ни крути, но отдых неминуем.

Офелия всякий раз умирала. И трупные пятна, и запах так быстро являлись в ней, что его по утрам рвало. Проснувшись, Виктор, задерживая дыхание, надевал респиратор, без которого теперь не ложился, поднимал легкое тело и относил в ванную. Клал на воду и ждал, когда она откроет глаза и засмеется. Покуда исчезнут запах и пятна.

«Знаете, – сказал он, снова приподнимаясь с места, – я все-таки имею сказать». – «Ну-ну, – кивнул Петренко, – только о либеральной идее ни слова». – «Как угодно. Но дело в том, что у меня тоже имеется некто. Говоря условно, Офелия. Девушка, утонувшая в конце одной пьесы. Кстати, в известном смысле, моя вина. Так сразу не рассказать. Дания. Холодно. Крысы. Зеркала. Розенстерн и Гильденкранц. Факелы, замок, актеры. Папу дядя убил. Мама за дядю пошла. В общем, Офелии нет. Я мог бы ее спасти, но зачем? Плодить уродов, верить в чудо – что за блажь?! Какие сны приснятся в смертном сне, мне было неизвестно. И вот я жив, а девушка в пруду.

Правда, у меня она, наоборот, оживает лишь в воде. Оставишь без внимания – сереет, тает хуже воска: кукла, плоть, гниль. Ужас что за дело. И так вот каждый день. И я тот самый изверг, что убивает! Чем?! Любовью! А в воду опущу – цветком распускается. Минута-другая – смеется, что-то говорит, подталкивает к самоубийству».

«Кого?» – Сеня сделал большие глаза. «Неважно, это все неважно. – Сазонов помотал головой. – Но если уж начистоту, то все просто. Стыдно признаться, конечно, но потенция моя ни к черту. И сердце тоже. Да и онколог знакомый нагадал мне только пару лет. И в гроб. И здравствуй, добрый Йорик, актер и алкоголик. В общем, Офелия каждый день подталкивает к смерти. Понимаете? Желает, чтоб я самовольно ушел из жизни, как она. Что за девушка, между нами! Мастер минета и тонкой издевки. Да я и подумывал было уйти. Поднимался на обзорную башню. «Грин-Плаза». Тридцатый этаж. Упадешь – и прощай. Но вниз посмотрел и понял: Офелия воспоследует за . И куда бы ни попал, там меня встретит она. А вот это – страшнее всего, что может случиться за гробом».

* * *

Лиза Петровна пожала плечами. «О чем мы говорим? И я страдаю тем же, – поддержала Александра. – Такая чушь! Детский сад. Да всего один вопрос нужно решить: как помочь Левкину спастись и вытащить всех нас! Ведь, допустим, я неживая, фикция, абсурд. Немудрено, кстати, если мама у вас Лизавета Петровна, а папа – ученый Лавуазье. Впрочем, маман, сдается, что, трахаясь с Антуаном, ты думала о Рене. Это отчего же? А ты посмотри на портреты. Я ж вылитый Декарт. Только хромой и баба».

«Ты считаешь? – Лиза задумалась. – Кто знает? Давай об этом на досуге».

«Так вот, – кивнула Саша, – я фикция, чертеж без плоти и без смысла». – «Ну, это как сказать», – не выдержал Петренко. «Цену себе я знаю, – перебила она. – Только тем и отличаюсь от Офелии, что многим дорога». – «А трахает один», – сказал Дегтярев. «Да что ты в чужие дела влезаешь, Александр Степанович, – поморщился Петренко, – вернулся б ты, ей-богу, к жене».

«Да, – повысила голос Александра, – я кажимость. Но вы не лучше. Вы тоже только представления!» Дегтярев усмехнулся: «Случайно не твои?» – «Отнюдь, Ивана Левкина. – Она захохотала. – Уж я-то знаю, он мой бывший брат. Идиоты вы несчастные! Решают, уничтожить Z или повременить. Вы о другом подумайте.

Скажи им, Ваня! Ни завод, ни город не спасти. Но этого, Александр Степанович, и не нужно делать. Не страдайте вы о судьбах мира. За себя ответьте, ей-богу. Себя спасите! И сберегите во что бы то ни стало мотивы сердца, мечты, иллюзии. Пусть ваши выдумки останутся в веках. Ценою жизни выкупить слезы, радость, признания, ошибки, надежды – вот цель! Плоть истлевает, да и хрен с ней, с плотью. Не дайте вы бездарно пропасть фантазиям. И в том, поверьте мне, залог и вечной жизни, и прощения грехов. Уж если дал господь мечты и представленья, наверное, не для того, чтоб их бросать на полпути. Вы думаете, легко болтаться между небом и землей? Я, безусловно, фикция и при этом стерва, но лично мне и страшно, и противно. Ведь Александра Лавуазье – иллюзия только с точки зрения закона, но посмотри с любовью – и вот я вполне самостоятельная дура. Вы скажете, это бред. Все мы, ваши мечты и фантазии, – только следствие болезни людей, облеченных в плоть и кровь. Кого-то сгубила химия, как Лизу Петровну, кого-то – математика, как Перельмана, кого-то – мистика, которой в нас полно, чего греха таить. Кто-то пеняет на судьбу и случай, отнявшие разум и здоровье. Но поймите вы, это никому не интересно. Ни вечности, ни даже вам самим. Иллюзии – это нормально! Болеть, любить и умирать – прекрасно, если ты, конечно, человек.