Книга За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов

— Толпа точно будет?

— Точнее некуда. Вон там, у памятника… — Дурман кивнул в сторону изваяния, и тут же в ночи послышались выстрелы и крики. — Ага, началось! А ну, хлопцы, айда в часовенку, там из притвора хорошо все видно.

Он сделал шаг вбок, показывая, что союзники должны идти первыми. Тучко с Персефонием направились к часовне. Перестрелка нарастала, зажужжали пущенные наугад пули.

— Быстрее! — поторопил Хмурий Несмеянович упыря.

Пригнувшись, они достигли входа. В часовне царил сумрак, едва разгоняемый двумя или тремя лампадами. Узкие окна давали возможность наблюдать за ходом боя, чувствуя себя в относительной безопасности.

— Пустим молодых к окошкам, — предложил Дурман бригадиру. — У них и глаза позорче, не то что у нас, простых людей, они проследят, как драчка пойдет. А я тебе пока расскажу, кто с Хмуром ходит.

Он перечислил спутников Жмурия Несмеяновича: четверых людей, волколака, водяного, упыря и полевика. Лешего почему-то не упомянул, равно как и двух иноземцев. Бригадир после каждого описания хмыкал или крякал, называл имя и характеризовал бойца: «Слабак!» — или: «Серьезный тип…» — или: «Тот еще зверь!»

«Тех еще зверей» набралось двое, а вот «серьезных типов» шестеро, «слабаком», к сожалению, оказался только один. Самого себя Хмурий Несмеянович отнес ко второй категории. Они с Дурманом стали планировать схватку.

— Еще-то оружие есть? — как бы между делом спросил третий звеньевой Удавия Охватьевича. Вместо ответа бывший бригадир медленно распахнул на себе куртку. — А со спины?

— Может, еще раздеться прикажешь? Не дури, Перегоныч, нам обоим крупно повезло, что мы встретились. И насчет денег я правду сказал: их столько, что, отдав тебе половину, я ничего не потеряю — все равно столько нельзя истратить. Вот еще что у меня есть, — добавил он и показал два ножа: свой собственный и тот, который отнял у брата еще в Лионеберге. — Это простой, а этим можно убить упыря.

— Солидно! Сумеешь метнуть? Тогда первый шаг твой, иначе этот упырь доставит нам неприятности. Потом мы с Носиком…

Персефоний и молодой лесин по имени Нос тем временем наблюдали за ходом перестрелки, переросшей в настоящее сражение. Похоже, многие пользовались не обычными охотничьими ружьями, а армейскими скорозарядными образцами, то ли подобранными на местах боев, то ли купленными у не слишком щепетильных герильясов. То тут, то там полыхали отблески простейших заклинаний, но изредка доносился и демонический вой, и другие звуки, свидетельствовавшие о том, что в распоряжении противоборствующих сторон имеются и серьезные боевые чары.

На первый взгляд кладбище было охвачено хаосом безумия, но, присмотревшись, Персефоний быстро уловил картину боя. Пропащинцы угодили в засаду. Они сопротивлялись яростно, но грамотеевцы пришли раньше и, просчитав действия противников, поджидали их, сосредоточившись на флангах. Таким образом, не превосходя ни числом, ни вооружением, они получили тактический перевес, позволивший сбить пропащинцев в кучу и хладнокровно расстреливать, пока те метались. Однако уцелевшие пропащинцы, закрепившись среди могил, подняли в ответ ураганный огонь и начали медленно отступать, грамотно прикрывая друг друга — очевидно, среди них были те, кто имел армейский опыт.

Нос, хотя и держал ружье по-прежнему направленным в сторону Персефония, увлекся.

— Нет, не вырвутся! — сообщил он упырю. — Наемники их подсекут. Сам Хмур Тучко — подумать только! — куда им против него! Будут знать…

— Из-за чего у вас вражда? — спросил Персефоний.

— Ты что, действительно не знаешь? Неужели совсем газет не читал?

— В последние дни — нет.

— «В последние дни»! — передразнил Нос. — Да это уже которую неделю тянется! Впрочем, вооруженное противостояние началось и впрямь недавно, но я ежедневно шлю корреспонденции. Представляю, как сейчас в Лионеберге все рвут друг у друга из рук номера «Костомылки» с моими сообщениями! — вдохновенно произнес он и представился: — Каждырко Нос Просуваевич, собственный корреспондент лучшей газеты Кохлунда.

— Очень приятно. Персефоний.

— Взаимно. — Ритуал знакомства был несколько подпорчен тем, что Каждырко сначала переложил ружье в левую руку, чтобы держать его наготове; однако пожатие правой было быстрым и энергичным. — Я прибыл сюда еще в то время, когда ставили памятник Томасу Бильбо. Многие думали, что редактор отправил меня в родное село как в ссылку, но для прожженного журналюги нет скучных мест! Думаю, единственное место на свете, откуда я не смог бы прислать захватывающих дух корреспонденций, это пустыня, но только потому, что в пустыне нет телеграфа.

— Я всегда думал, что журналистская этика запрещает вмешиваться в ход событий, — заметил Персефоний, покосившись на ружье в руках собеседника.

— Я не только журналист, я — гражданин! И как потомственный обитатель Грамотеева не мог оставаться в стороне!

— В стороне от чего? Вы так и не сказали, по какой причине между двумя селами идет вражда, — напомнил Персефоний, с ужасом думая, что сейчас услышит вариацию на тему ссоры Дивана Дивановича с Диваном Некисловичем.

Опасение не оправдалось — однако упырь не мог сказать, что рад этому.

— Ну конечно, из-за исторической правды! Пропащинцы не признают Томаса Бильбо. Уверяют, будто на самом деле его звали Тормасом Бальбой. Вообрази, они говорят, что он был гаврокумариканцем! — Чувствуя свое подавляющее интеллектуальное превосходство, лесин плавно перешел на «ты».

— Кем-кем?

— Ну, негром! Экий ты неотесанный! Слово «негр» сейчас говорить нельзя. Надо говорить «гаврокумариканец».

— А «негр» почему нельзя?

— Это неполиткорректно! Нег… то есть гаврокумариканцы обижаются.

— Слово как слово, — пожал плечами Персефоний, которому как раз «политкорректное» определение показалось некрасивым: добро бы именоваться по одному континенту, но претендовать сразу на оба… — И вообще, какая им разница? Где негры, а где мы?

Носа передернуло.

— Ну не говори ты этого слова на букву «н», это неприлично! Графство Кохлунд теперь — часть мирового сообщества и должно отвечать его высоким требованиям! Ты уж мне верь, я все про это знаю.

— Ладно, верю, — согласился Персефоний, — только все равно не понимаю, из-за чего стрельба идет.

— Так я же говорю: пропащинцы стоят за то, что Томас Бильбо был Тормасом Бальбой. Якобы он предок того самого арапа, от которого произошел известный имперский стихоплет. И когда стараниями лучших людей Грамотеева был поставлен памятник, пропащинцы отказались его признавать. В первую же ночь была предпринята попытка вандализма. Однако в Грамотееве уже было известно, что пропащинцы заготовили памятный камень своему Тормасу, чтобы водрузить его на постамент вместо изваяния Томаса, так что с вечера была выставлена охрана из числа добровольцев. — Увлекшись, Нос незаметно соскользнул на публицистический стиль речи, которым, кажется, неплохо владел. — Охрана блестяще справилась со своими обязанностями, однако первое столкновение оказалось не последним. С исключительным упрямством игнорируя тенденции мировых либеральных процессов, эти апологеты местнического протекционизма, руководимые Тамасом Бильбиевым, якобы прямым потомком упомянутого Тормаса, старорежимным ренегатом и наймитом имперской пропаганды, стремящимся очернить светлые страницы нашей славной истории, возобновляют попытки расправиться с монументом Томаса. Однако просвещенные люди из Грамотеева говорят: «Победа будет за нами!» Это же говорит и их духовный вождь, истинный патриот и бескомпромиссный либерал, потомок славного Томаса Бильбо, Тобиас Бильбоу. Его имя, безусловно, известно всем просвещенным людям Кохлунда: именно благодаря ему, сообщившему бережно передаваемые из поколения в поколение его семьи крупицы исторической справедливости, оная справедливость была восстановлена в полном объеме при подготовке истинной редакции произведения Н. В. Гигеля «Томас Бильбо»…