Книга У чужих берегов - Георгий Лосьев

– Скорей! – крикнул мне Виктор. – Прибыльцов! Оставайся здесь с этой тварью! Если полезут – стреляй! Разрешаю!

Мы вскочили в приготовленную упряжку. Дьяконов взмахнул кнутом, сани ударились о косяк открытых ворот и понеслись вдоль улицы...

От избы-читальни к нам бежал человек с берданкой. Я выхватил пистолет, но Дьяконов, круто осадив коня, крикнул мне:

– Свой, не стреляй! Здесь он, Климов?!

Человек с берданкой указал ружейным стволом на двери дома.

– За мной, Гоша! Климов – на пост!

И соскочив с санок, исчез в пустоте дверей... Я бросился вслед.

Мы пробежали длинный полутемный коридор и очутились в просторной кухне купеческого дома с плитой, по-городскому выложенной кафелем.

В кухне была вторая дверь, вероятно, ведущая в комнату кухарки.

– Открывай, Сизых! – Дьяконов ударил в дверь ногой. – Открывай! Я – Дьяконов!.. Слышишь! Виктор Дьяконов!

За дверью опрокинулся табурет. Хриплый голое спокойно ответил:

– Сейчас... Держи, сволочь!

Дьяконов успел толкнуть меня за печной выступ и сам отскочил за дверной косяк. Выстрел крупнокалиберного револьвера выбил щепу из филенки, пуля щелкнула в плиту и, разметав кафельные брызги, визжа, волчком завертелась на полу.

– Не дури, Захар! – тоже спокойно, даже миролюбиво произнес Виктор Павлович. – Бесполезно. Сдавайся или стреляйся сам... Слышишь?!

Из комнаты грянули два выстрела подряд. Пули защелкали по плите, выбивая осколки кафеля и кирпичную пыль.

Дьяконов, пригнувшись, перебежал ко мне. Жарко дыша, зашептал:

– Не сдастся! Нужно бы его живьем – не таковский! Придется подавить огнем! Стреляй по углам комнаты, через дверь. В полроста и вниз...

Пистолеты-пулеметы затопили кухню нестерпимым грохотом.

Полуоглохшие, мы услышали все же дикий рев боли и ярости, свирепую матерщину из разных углов комнаты. За дверью сидел бывалый и опытный человек. Он непрерывно перебегал с места на место и продолжал посылать в кухню пулю за пулей.

Одна полоснула слегка по щеке Дьяконова.

Наконец стрельба врага прекратилась.

По кухне ходили волны сизой гари бездымного пороха, висела кирпичная пыль, пол был усеян мелкой щепой от искалеченной стрельбой двери...

Перезаряжая пистолет, я крикнул:

– Гражданин! Здесь народный следователь! Сдавайтесь!

– Пригнись! – гаркнул мне Виктор. И вовремя: воздух прошила новая пуля и шлепнула в дверной косяк рядом со мной...

Дьяконов, отбежав к окну, встал на колени и, разорвав носовой платок, пытался перевязать рану...

В закрытой комнате послышались удары чем-то о металл. Рассыпался дребезг стекол...

– Сизых! Не трудись над решеткой! – крикнул Виктор. – На улице – Климов Арсентий!..

Как бы в подтверждение с улицы грохнул тяжелый удар. Из комнаты снова вылетел медвежий рев, что-то упало...

Потом хлопнула печная дверца, послышался шелест бумаги.

Я водил стволом пистолета за этими звуками и, на секунду поймав верное направление, трижды нажал гашетку маузера...

Невидимка охнул. На пол будто свалился тяжелый куль...

– Есть! – выдохнул Виктор. – Дверь!

Мы ринулись вперед и плечами высадили полуразбитую пулями дверь...

В комнате между кусками кирпича тяжело ворочался на полу грузный человек. Стеная и матерясь, он пытался поднять кольт, но окровавленная рука не повиновалась...

– Бумаги, бумаги, Гоша! – крикнул Дьяконов наваливаясь на раненого. – Печка!

Дверца голландки была открыта, и оттуда струился едкий дым. Я выгреб из топки кучу скомканных бумаг и тлевшие затоптал валенками. Дьяконов, заткнув за пояс отобранный кольт, подскочил к окну.

– Климов! Готово! Крой сюда!

В комнату вбежал Климов со своей пищалью.

Мы вытащили раненого в кухню. Ему было лет под пятьдесят. Лицо его, густо заросшее рыжей, с проседью, бородой, кривили боль и ярость.

– Ну, здорово, волк! – весело, словно старому приятелю, сказал Дьяконов. – Вот и свиделись! Узнаешь? Куда пришлось-то?

Рыжебородый, ощерив зубы, прохрипел:

– Фарт вам, сволочи!

– Куда ранен?

– В брюхо... Под вздох... Три, кажись... Да руки... обеи. Сдохну...

– Вылечим, Захар! Еще поговорим. У нас с тобой есть о чем...

– Уйди, дьявол, падла коммунная!

Сизых вдруг сник, замолк и лежал неподвижно, полузакрыв глаза...

– Доктора, Климов! Скорей доктора! – тревожно склонился над рыжим Виктор.

В коридор и в кухню набились люди, привлеченные перестрелкой.

Двое побежали за медициной. Кто-то стал перевязывать окровавленное лицо Дьяконова...

Врач и санитары медпункта наскоро перебинтовали бесчувственного рыжебородого, вынесли и стали укладывать в розвальни. Столпившиеся в коридоре повалили на улицу, окружили сани, всматривались в лицо Сизых, переглядывались...

– Признаете, граждане-товарищи? – иронически взглянул на толпу Климов. – Он, он самый! Постарел малость, а все он – его благородие. Крюковский зятек...

Кто-то отозвался:

– Расшиби меня громом – впрямь Захарка Сизых, паралик его задави!

И загалдели все:

– Мотри, когда пожаловал сызнова!

– Знат, рыжий пес, иде жареным пахнет!

– И как вы ево раскопали, товарищи?!

– Здорово он тебя, товарищ палномоченный, погладил? Ты езжай сам, скорея, на перевязку – може отравлены жеребья? Така стерва все могет!

– А вас, гражданин следователь, не зачепило?

– Айдате ко мне, товарищи: я рядом живу, обмоетесь и бинты найдем!

– Лучше ко мне: промыть щеку-то шпиртом. У меня шпирт есть и самовар баба недавно приставила.

Я слышал эти идущие от сердца слова скупой мужицкой ласки и думал: теперь набата не будет. Нет, не будет набата!

А Виктор Павлович шутил:

– Спасибо, спасибо! Ничего, обойдется. На мне, как на собаке, – полижу и заживет. Вот только старуха не поверит: подумает, что Воскресенские девки ободрали. Говорят, у вас девки бедовые!

Розвальни скрылись за поворотом. Мы вернулись в дом. Климов остался с нами.

– Расскажи, Арсентий, следователю про Захарку, пока я тут в документах пороюсь. Хорошо – не успел сжечь: все ясно станет...

Климов криво улыбнулся.

– Тут рассказа не нужно... Сейчас...

Он сбросил с себя нагольный полушубок, повернулся ко мне спиной и завернул рубаху от пояса до ворота.