Книга Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Солженицын не верил Ельцину, чувствовал в нем заложенную подлость.

Он так и жил все последние годы — с ощущением личной катастрофы.

Ельцин звонил в Вермонт в прошлом году: Солженицын сорок минут объяснял ему, что демократия в России (если все и дальше так пойдет) мгновенно себя исчерпает; Ельцин слушал вполуха, вяло повторял, что Россия ждет «великого сына» домой, и — зевал, это было слышно даже через океан… да-да, именно так — зевал…

Обед Александра Исаевича на обед не похож, привычка есть мало: куцый салатик и шесть пельменей в бульоне, зато на десерт — черный чай с мороженым.

Дьявол, похоже, задался целью снести Россию под корень, дьявол в России наплодил дьяволят, они в России повсюду, они и сегодня везде…

Александр Исаевич принялся за пельмени — еда деревенская, чистая, он любил все простое, он наслаждался простотой, ел молча, вкусно, собирая ладонью упавшие крошки.

Если он молчал, Наташа тоже молчала, берегла его покой.

— Хорошие пельмени, — Александр Исаевич тщательно вытер салфеткой губы. — Удались на славу. Хорошо бы, знаешь, карасей… раздобыть. И в сметану!

— Какие зимой… караси…

У них уговор: ни слова о работе, о текстах, пока Александр Исаевич — молчит.

Он медленно, степенно встал из-за стола.

— Чай?

— Пришли в кабинет.

— А Полторанин? Если позвонит…

— Суесловие. У них там еще сто раз все переменится… у Полтораниных. Они сами не знают, что сейчас строят… Ни чертежей, ни плана… Такой дом обязательно рухнет. Докатим «Колесо», тогда поедем. Если дом у них… устоит…

Александр Исаевич пошел в кабинет, но вдруг резко обернулся в дверях.

— Пусть пока ждут, короче говоря. Мы вернемся в Россию, только когда придет пора умирать, а умирать нынче — рано, книгу надо закончить.

Он скрылся за дверью.

Полторанин действительно позвонил на следующий день, и Наталья Дмитриевна ответила, что Александр Исаевич очень занят, дописывает «Красное Колесо», поэтому в ближайший год они вряд ли соберутся в Москву, хотя тоска по России адская.

Книга держит.

Полторанин сказал, что Президент создаст Александру Исаевичу все условия для работы.

— Спасибо, — поблагодарила Наталья Дмитриевна и положила трубку.

«Где в Америке найти карасей? — рассуждала она, — вот где?»

Впрочем, рыбу Солженицын не любил, особенно морскую, иное дело пельмени или картошка с салом по-домашнему, хотя сало в Кавендише — тоже проблема, за салом в Канаду надо ехать, к братьям-украинцам.

Спросить о сале можно было бы, конечно, в Москве, самолеты летают каждый день… да и карасей можно послать, заморозить и послать, дело не хитрое, но все это хлопоты, а на хлопоты времени нет, очень много, как всегда, литературной работы…

12

Егорка собрался ехать в Москву с единственной целью — убить Горбачева, если повезет — то и Ельцина. Но сначала Горбачева, в Ачинске его не любили больше всех.

На билет собирали тремя дворами. Своих денег у Егорки не было, да и при чем тут, спрашивается, свои деньги — дело-то государственное, народное…

Олеша насмешничал: с такой-то рожей — и в Москву! Нет, Егорка твердо-твердо знал: хошь спасти завод от назаровских — убирай Горбачева и Ельцина, иначе будет одно предательство. А если к власти придет нормальный человек, он быстро рассует кооператоров по тюрьмам, сделает нормальные цены и жизнь окажется в радость.

— Водка бу как при Брежневе, — доказывал Егорка. — Ты понимаешь?

Олеша не верил.

— Поздно! Нищие мы. Это все Ленин изгадил. А потому правители в России — противо народу. Был бы Ленин честный — залез бы на броневик… так, мол, и так, господа хорошие, сам я, видите, не здешний, из-за границ явилси, порядков ваших не знаю, живу в шалаше…

Олеша иногда читал «Комсомольскую правду».

Красноярье — центр России; земли отсюда поровну что до Бреста, что до Магадана — три с лишним тысячи верст…

Егорка знал: если он, Егор Решетников, не спасет комбинат от назаровских, его никто не спасет, завалится предприятие. И Ачинск погибнет, всем тогда уезжать. А куда уезжать-то?..

Велика Россия, но отступать некуда, кому в России чужие нужны?

Горбачев — врал, Ельцин — стал врать. Что он когда по Москве пешком бродил, народу руки жал, он что, сказал кому-нибудь, какие при ем цены в магазинах будут?

Теперь шпана разная заводы покупает — назаровские, блин! Тюрьма по ним плачет, а Ельцин их в люди выводит! Или, мож, они и с ним делятся — а?

Нет, грохнуть их всех — праздник будет! Город вздохнет. Напарник нужен, а его вот и нет, как раз, вдвоем-то веселее поди, это ж ясно…

Егорка решил серьезно посоветоваться с Олешей и пригласил Борис Борисыча — самого умного в Ачинске мужика.

Беседовать в квартире было как-то глупо, Егорка боялся прослушки, есть такие устройства, в кино показывали. А дело это особое, тонкое, без пол-литры не разберешься, но и пить, конечно, надо с умом. Если в «Огнях Сибири» — никаких денег не хватит, там цены — о! Поэтому Егорка выбрал фабрику-кухню (при комбинате), хотя на фабрике-кухне он обычно не пил, брезговал. Горячее здесь давали аж до девяти, правда, пельмени исчезали где-то к семи вечера и оставалась только тушеная капуста.

Водку народ приносил с собой. Если не хватало, тетя Нина, хозяйка, давала в долг, причем по-божески, но — с учетом инфляции.

Перед тем, как войти на фабрику-кухню и подняться (к родным алконавтам) на второй этаж, Егорка долго кружил по улицам, боялся «хвоста».

— На отелю тебе скинемси, — уверял Борис Борисыч, — Москва деньгу любит, факт, так шо скинемси. Но условие: сначала Горбачев должон мне мое отдать — понял? Деньгу мою.

— Так у него, поди, при себе-то не бу, — засомневался Олеша.

В главных вопросах он всегда был честен.

— Бу не бу — че за чемор?.. — отрезал Борис Борисыч. — Слышь, Алексей, он его стукнет, — Борис Борисыч кивнул на Егорку, — а я ж с кого тогда долг получу? Он мне знашь скока должен?

— Скоко? — заинтересовался Егорка.

— До хера, во скоко!

Первый стакан входил эффектно, как язычок пламени. Чтобы жар в горле не исчезал, нужно быстро принять второй, тогда пожар идет уже по всему телу, а это — утешение!

Борис Борисыч нагнулся к Егорке:

— Горбатый, сука, должен мне тридцать шесть ведер — п-понял? Я нормально считаю, по двадцать пять, не какие-нибудь там… тыры-пыры…