Книга Ангел Рейха - Анита Мейсон

– Эрнст, – сказал фон Грейм, – когда вы бросите все эти цирковые представления?

– Чего ради?

– Идите к нам.

– Я вам не нужен.

– Я начальник управления личного состава, и я говорю, что вы нам нужны.

– Забудьте о своих служебных обязанностях, Риттер. Мы на вечеринке.

– Вся ваша жизнь – сплошная вечеринка, Эрнст. Вам еще не надоело?

Эрнст слишком удивился такому откровенно оскорбительному высказыванию, чтобы найтись с ответом.

– Через семнадцать лет после войны у нас наконец появились военно-воздушные силы, – сказал фон Грейм. – А наш самый блестящий пилот не служит в них.

– Риттер, между нами говоря, я по природе своей человек не военный.

– Шестьдесят два успешных боевых вылета и орден «За боевые заслуги»?

– Я не военный человек.

– Знаю, – сказал фон Грейм. – Мы не испытываем недостатка в военных людях. Вы нужны нам в качестве специалиста, а не в качестве военного.

– Но чем я буду заниматься? Я ненавижу канцелярскую работу.

– Вас устроит должность инспектора истребительной авиации?

Название должности звучало заманчиво, ласкало слух. Он прогнал искушение.

Фон Грейм сказал:

– Нам нужны новые люди со свежими идеями, Эрнст.

Соблазн был велик. Он представил себе, как все может сложиться, возможные перспективы самореализации.

Он взял развязный тон:

– И сколько же вы собираетесь платить мне как инспектору авиации? Я зарабатываю двести тысяч марок в год. Я не могу принять ваше предложение.

Лицо Риттера приняло сардоническое выражение. Что-то в его молчании глубоко уязвило Эрнста.

Он постучал пальцем по своему нелепому клоунскому носу, запоздало осознав, что такой жест можно истолковать как оскорбление.

– Вот моя форма, – сказал он.

– Будем надеяться, некоторые в состоянии увидеть, что за ней скрывается, – произнес фон Грейм и, вежливо извинившись, отошел прочь.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Устанавливаю триммер, отстегиваю привязные ремни и поворачиваюсь в кресле. В слабом свете я с трудом различаю его лицо. Осунувшееся, с полузакрытыми глазами.

Я пытаюсь вспомнить, когда ему в последний раз перевязывали ногу, но часы и дни смешались в моей голове, и я не в силах восстановить последовательность событий. Делали ли перевязку в Рехлине? Было ли там время для этого?

Я смотрю на него – гордого, упрямого, одержимого навязчивой идеей, исполненного решимости ценой невыносимых мук выполнить бессмысленное задание – и думаю, что он вовсе не плохой человек, а напротив, человек, который некогда обладал многими хорошими качествами, но отказался от всего хорошего за ненадобностью.

Где-то наверняка возвышается огромная гора, Монблан мусора, где свалено все хорошее, от чего отказалась Германия.

На очередной вечеринке, под музыку Моцарта в исполнении очередного трио, Эрнст дотронулся до украшенного галуном рукава фон Грейма.

– Мы можем поговорить?

Поговорить можно было только в машине Эрнста.

Они сидели в своих пальто в холодном, пахнущем кожей салоне автомобиля и смотрели, как снег падает на продолговатый капот, сглаживая прямоугольные очертания последнего. Через лужайку, за сверкающими золотым светом высокими окнами с раздвинутыми шторами, продолжалась вечеринка.

– Сигару?

– Спасибо. У вас всегда все лучшее, Эрнст. Вы человек расточительный, надо признать.

– Возможно, мне недолго осталось быть расточительным.

Вспыхнула спичка. Прикурив, Эрнст немного опустил стекло и щелчком выбросил спичку. В салон ворвалась струя холодного воздуха, и несколько снежных хлопьев опустились ему на лицо. Он слизнул снежинку с губы.

– Вы решили пойти к нам? – спросил фон Грейм.

Эрнст часто мысленно репетировал ответ, но все же замешкался на мгновение, словно человек, в решающий момент испугавшийся нырнуть в воду.

– Да.

Итак, он сделал это. Он даже не испытал облегчения. Лишь на секунду возникло ощущение, будто темная вода смыкается над ним.

– Эрнст, вы не представляете, как я рад. Вы не пожалеете.

– Конечно, пожалею. – Эрнст легко похлопал ладонью по баранке. – Мне придется продать это.

– Вы не можете ездить на двух машинах одновременно.

– Тоже верно. Пожалуй, я продам спортивный автомобиль. Сколько вы собираетесь платить мне как инспектору истребительной авиации?

– Тринадцать тысяч марок в год.

– Боже мой, мне придется продать кота.

– Или съесть.

– Вполне возможно, дело дойдет и до этого. Мне предстоит заниматься канцелярской работой?

– Возиться с бумажками придется. Но большую часть времени вы будете инспектировать аэродромы.

– Летающий чиновник?

– Летающий чиновник. Серьезно, вас это устроит, вот увидите. Мильх введет вас в курс дела.

– Мильх в курсе всех дел, верно?

Эрнст спросил без всякой иронии. Фон Грейм немного помедлил с ответом, а потом промолвил:

– Да, верно.

В дальнем окне дома они увидели массивную фигуру Толстяка. Он произносил речь. Вечеринка устраивалась по случаю его дня рождения. Именинника завалили подарками.

– Надо бы пойти туда, – сказал Эрнст.

– Он не заметит нашего отсутствия, – сказал фон Грейм.

– Каков он как начальник?

– Не по годам развитой ребенок, – сказал фон Грейм. – Никогда не думайте, что он что-то знает. Никогда не думайте, что он чего-то не знает. Если вы где-нибудь повторите мои слова, я лишусь головы.

Эрнст ответил откровенностью на откровенность:

– Знаете, после войны его исключили из Общества ветеранов имени Рихтхофена за фальсификацию своего списка успешных боевых вылетов.

– Правда? Бьюсь об заклад, стенограммы того совещания в архивах общества уже нет.

Фон Грейм продолжал посмеиваться на всем пути к дому, где Толстяк встретил их широкой улыбкой и быстрым пронзительным взглядом и всучил каждому по стаканчику бренди своими пухлыми белыми руками, усеянными золотыми перстнями.

Фон Грейм оказался прав: поначалу работа в министерстве действительно пришлась Эрнсту по вкусу. Он понимал, что от него требуется, и делал это. Инспектировал истребительные эскадрильи он очень просто: садился в свой «физелер-шторк» и летел в расположение части, чтобы посмотреть, как там идут дела. Пилоты разговаривали с ним, рассказывали о своих проблемах. Обычно проблемы являлись результатом чиновничьей тупости, и чаще всего Эрнст мог их решить. А если не мог, передавал вопрос на рассмотрение фон Грейму.