Книга Кирза - Вадим Чекунов

Ранты ботинок обрезаются, каблуку придается скошенная форма — «рюмочкой». Если человек решает увольняться в сапогах, то их голенища подрезаются на треть почти, сминаются «гармошкой» и долгое время держатся под прессом, для закрепления. Некоторые идут дальше — приделывают на сапоги мини-аксельбанты, такие кисточки по бокам. Удивительно, что никто еще не додумался до шпор.

Козырек фуражки отпарывается и пришивается снова, но уже с большим углублением, для уменьшения его общей площади. Солдатская кокарда заменяется на офицерскую. В обязательном порядке на тулью приделываются наши ВВСные «крылышки». Из самой тульи вынимается придающий ей круглую форму обруч, внутрь набивается бумага и вставляется черенок от ложки. По бокам края головного убора прижимаются к его основанию. В идеале фуражка должна походить на немецкую, времен Великой Отечественной.

На груди дембеля должен имеется иконостас — от значка «Классность» до «Отличника БПП». «Классность», как и «Воин-спортсмен», он же «бегунок» — только первой степени. Хорошо бы еще добыть знак «Гвардия».

Основное правило — значков должно быть много. Кашу маслом не испортишь.

Те, кому их все же мало, разыскивают в городе по киоскам любые похожие на медали значки — к юбилею Ленина или съезда ВЛКСМ, например. В особой чести — полагающийся только офицерам нагрудный знак «Военно-космические силы» — те же крылья, на фоне взмывающей в небо ракеты. Такой знак прячется в укромном месте до дня увольнения. Похвастаешь раньше положенного — непременно спиздят.

Усовершенствованную парадку необходимо тщательно прятать, так как, в отличие от альбома, командование этого не одобряет.

Воронцов просто рвет ее в клочья сам, или заставляет сделать это хозяина формы. Более утонченный майор Парахин вешает обычно три наряда за порчу казенного имущества.

Все дембеля в день увольнения проходят обязательный инструктаж с осмотром внешнего вида у начальника штаба. Поэтому настоящая парадка прячется в военгородке в надежном месте, а для осмотра надевается форма самая обычная, кого-нибудь из молодых.

Потом происходит переодевание и отъезд. Только вот молодым их парадка не взвращается обычно, а просто скидыается в кучу где-нибудь за сараями.

Ходи потом и ищи.

Обижаться нечего — через полтора года ты сделаешь так же.

Редко, очень редко попадаются те, кто решает ехать на дембель в «гражданке» — обычной, цивильной одежде по сезону. Формально это не разрешено — до тех пор, пока ты не прибыл по месту приписки и не встал на учет в военкомате, ты — военнообязаный. А значит, должен носить форму.

Главное — не нарваться на патруль в Питере. Хоть ты и в гражданке, но ты уязвим. Обычно патрули пасут солдат в людных местах, например, на Невском, и конечно, на вокзалах. Вот там-то, возле воинских касс, где по выписанному в строевой части квитку ты получаешь билет до дома, тебя и могут повязать.

Странно, но к дембелям в неуставной форме патруль относится более снисходительно, чем если они вообще без формы.

* * *

Через месяц, в середине апреля уже, начали увольнять наших старых.

Борода, как сержант, ушел в «нулевке».

Соломон страшно переживал, что он сам остается в части на неопределенное время. Борода пообещал ему не уезжать, а поселиться в гостинице военгородка и дождаться. «Только на день в Питер съезжу, затарюсь чем надо», — подмигнул Борода другу и больше в части не появился.

Соломон ходил черный от злости. Страшно поносил бывшего друга и достал всех.

Но его уже никто не слушает. Костюк и Кица открыто пригрозили дать пизды. Соломон кинулся к Дьяку и Пеплу, те лишь отмахнулись.

Следом за нулевой партией идет первая — в ней уходят ефрейтора и отличники БПП. На нее и рассчитывают Пеплов и Дьячко, и связываться из-за какого-то молдавана им неохота.

Обычная угроза ротных дембелям-залетчикам, завсегдатаям «губы» — уволить их как можно позже, в конце июня. Мало кому нравится.

Остаться в меньшинстве, а то и один на один с людьми, над которыми ты целый год измывался — никого не радует. Случаи, когда вместо дома засидевшихся в части дембелей отправляли в госпиталь, говорят, бывали.

Шеренги на построениях редеют на глазах. Все больше и больше опустевших, незаправленных коек.

Становится как-то даже легче дышать.

Хотя служить стало труднее.

Мы не вылезаем из нарядов — людей стало меньше, менять нас некому. Я и Мишаня Гончаров не сменялись с КПП уже пять дней.

— Теперь, пока молодое пополнение не придет, не обучится, будете в нарядах, как говорится, не вынимая, — радует нас Воронцов.

— Духи придут, я их, блядь, за одну ночь всему обучу!.. — шипит Бурый и даже щурится: — Ох, мама, они у меня попляшут!..

Дежурный по КПП прапорщик протягивает мне телефонную трубку:

— Тебя, из роты связи кто-то.

Звонит Скакун, сообщает, что его аккорд принят — он обустраивал спортзал. Завтра оформляют его документы.

Утром отпрашиваюсь у дежурного и иду к штабу. В принципе, автобус будет проезжать через ворота КПП и я увижу Скакуна по любому, но останавливаться они не будут. А я хочу пожать ему на прощанье руку.

Кроме того, есть еще одна причина. В партии с Саней Скакуном увольняется Соломон. Такое пропустить я позволить себе не могу.

У штаба уже стоит автобус. В нем несколько дембелей из «букварей» и «мазуты».

У дверей автобуса курит Соломон. Мне даже не верится, что через несколько минут он покинет нашу часть навсегда. И больше я никогда эту мразь не увижу.

Я еще не знаю, что ровно через десять лет я встречу его в Москве, на Каширском дворе, еще более худого и сильно облысевшего, в ряду таких же, как он, молдаван-гастарбайтеров, держащего в руках табличку «Паркет»…

Меня Соломон не узнает, а я, обнимая жену, пройду мимо и даже не сплюну в его сторону.

Соломон затаптывает сигарету и протягивает мне руку:

— Ну, давай пять! Уезжаю я!

Иду к дверям штаба.

— Э, я не понял, воин!.. — раздается мне вслед.

Останавливаюсь. А если навалять ему прямо под окнами штаба и дембельского автобуса…

Никто из дембелей за это чмо не вступится, я уверен.

Из штаба выходит Саня Скакун и еще пара увольняющихся «мандавох». В руках у них черные «дипломаты».

— Саня! — подбегаю к другу и мы обнимаемся.

Соломон затыкается и влезает в автобус.

— Держи, на память! — Скакун протягивает мне какую-то бумажку. — Писарь из строевой подарил. Я тебе на обороте адрес написал. Приезжай в Винницу — не пожалеешь!