Книга Быть драконом - Андрей Стерхов

Пока Ашгарр ходил за инструментом, я не тратил время даром: нацедил себе ещё полстаканчика самогона из сахарного тростника и хлопнул за всё хорошее. Самогон, кстати, был никаким не гавайским, а кубинским. Но мне это было всё равно.

Притащив гитару, Ашгарр, как это у музыкантов водится, некоторое время её настраивал. Я такое вытягивание жил называю выпендрёжем. Терпеть ненавижу.

Наконец он перестал мучить колки, исполнил проигрыш и запел под энергичный перебор новую песенку Честной Йо:

Два меча из-за плеч — вот и все ответы.

Кот чёрный пробежал… Не верю я в приметы.

Только Дюк рванулся, доберман глупый.

А ветер с островов мне обветрил губы.

С южных или северных.

Ля, ля-мур,

Что за дела?

Не знаю.

На облака взгляды бросаю.

Где он?

Два меча из-за плеч — вот и все вопросы.

Знаком «бесконечность» заплетаю косы.

Ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата,

Дикий ветер с гор мне принёс раскаты.

С южных или северных.

Ля, ля-мур,

Что за дела?

Не знаю.

За горизонт взгляды бросаю.

Где он?

Потом был долгий проигрыш и под конец — двойное повторение припева.

— Ну как тебе? — спросил Ашгарр, не дожидаясь, когда перестанет звенеть последняя струна.

— Нормально, — оценил я. — Не Александра Пахмутова, конечно, на стихи Николая Добронравова, но потянет.

— Да иди ты лесом, — обиделся Ашгарр.

Я подумал: «И этот парень когда-то написал балладу про войну между Временем, в котором живём, и тем Временем, что проживает в нас». Но вслух поторопился примириться:

— Правда, нормально. Если закрыть глаза и представить, что эту композицию исполняет со сцены белобрысая козочка, совсем хорошо. А если представить, что я — такая же козочка, но сидящая в зале, просто отлично.

— Считаешь?

— Считать будем, когда гонорар перечислят. — Я заговорщицки подмигнул и хлопнул его по плечу. — Посуду оставлю?

— Да-да, оставь, — на радостях согласился он. — Я потом сам помою.

Поблагодарив (не совсем же свинья) за феерический ужин, я поплёлся к себе в комнату.

У нас в квартире их четыре: гостиная (точнее сказать — кают-компания, поскольку гостей у нас не бывает) и три спальни. В кают-компании стоят три одинаковых кресла, журнальный столик-инвалид и тумба с телевизором. Телевизор не работает, в него вбит кол. Не осиновый, нет. Скорее всего, сосновый. Вообще-то, это ножка от журнального столика, а вбил её Вуанг. Как-то раз остался ночевать, не выдержал безудержного верещания телевизионного монстра по имени Андрей Махалов и таким вот драматичным образом отреагировал. Вполне адекватно, я считаю, отреагировал. Но вещь испортил. Правда, мне всё равно, телевизор с некоторых пор практически не смотрю, смотрю домашний кинотеатр, который с первого своего гонорара подарил мне Ашгарр. Другой мебели у меня нет. Живу скромно и без излишеств. Даже койки у меня нет, сплю в натянутом между стен гамаке.

Ещё скромнее обстановка в спальне у Вуанга. Она там совсем аскетическая: циновка, плошка со свечой и книга Николая Островского «Как закалялась сталь» в подарочном издании. Больше ничего.

И только спальня Ашгарра напоминает настоящее человеческое жилище. Всё у него там как положено, даже с перебором: шикарная двуспальная кровать, прикроватная тумбочка, шкаф-купе, торшер, гардины на окне, телевизор и даже трюмо, зеркальный триптих которого создаёт иллюзию, что все нагоны собрались вместе. А ещё у него есть пижама, ночной колпак и тапки с бумбончиком. Баловство, конечно. Чудачество. Но я молчу: каждый имеет право на своё «лево». Осуждать неумно, особенно если этот «каждый» — часть тебя самого.

Оказавшись в своей берлоге, я запустил «Мертвеца» Джима Джармуша, запрыгнул с пультом в гамак и стал в сто первый раз просматривать этот душевный фильм.

В тот момент, когда толстый индеец уже поковырялся ножом в Джонни Дэппе и принялся требовать у него табак, обзывая его при этом глупым белым человеком, в комнату с книгой в руках вошёл Ашгарр.

— Хонгль, смотри, что я вычитал, — сказал он.

Я нажал на «паузу», и он прочёл:

Это было уже в соскочившем, несущемся мире, и здесь изрыгаемый драконом лютый туман был видим и слышим:

— Веду его. Морда интеллигентная просто глядеть противно. И ещё разговаривает, стервь, а? разговаривает!

— Ну, и что же довёл?

— Довёл. Без пересадки в Царствие Небесное. Штыком.

Дыра в тумане заросла: был только пустой картуз, пустые сапоги, пустая шинель. Скрежетал и несся вон из мира трамвай.

— Что это? — спросил я, прервав Ашгарра.

— Рассказ Замятина. «Дракон» называется. Там дальше боец вынимает из-за пазухи замёрзшего воробья и отогревает. А заканчивается так:

Дракон оскалил до ушей туманно-полыхающую пасть. Медленно картузом захлопнулись щелочки в человеческий мир. Картуз осел на оттопыренных ушах. Проводник в Царствие Небесное поднял винтовку.

Скрежетал зубами и несся в неизвестное, вон из человеческого мира, трамвай.

Окончив чтение, Ашгарр задумчиво произнёс:

— Человека убил, воробья спас.

— Гады они, — прокомментировал я.

— Кто?

— Да люди, кто.

— Люди как люди. Всегда такими были.

— Вот именно — люди как люди. Натворят какой-нибудь фигни, а валят всё на драконов. Всегда были мастерами стрелки переводить.

— Но это же они метафорически про драконов.

— Не скажи. Это у них сначала «убей дракона в себе», а когда врубается, что «убить дракона в себе», означает «убить себя», идут искать дракона на стороне.

— И убивают «дракона» в других, — логично продолжил мою мысль Ашгарр.

— Имеет место быть, — согласился я. — А некоторые начинают искать и настоящего дракона. Откуда, думаешь, Охотники появляются? От сырости? Фиг там. От душевной неустроенности. От больной головы.

— А у нас, считаешь, здоровая?

— Да уж в любом случае здоровее будет. Вот они со своей больной на нашу здоровую-то всё и перебрасывают. Мало того, нашу здоровую пытаются выдать за свою. Помнишь, что Ланселот в «Драконе» у Шварца заявляет?

— Не-а, не помню.

— А я помню. Потому как задела меня эта показательная оговорка. Он там говорит, что они, драконборцы, не стесняются вмешиваться в чужие дела, что они помогают тем, кому необходимо помочь, и уничтожают тех, кого необходимо уничтожить.

— Но ведь это же девиз золотого дракона, — осознал Ашгарр очевидное.

— Вот именно! — разгорячившись, воскликнул я. — Это наш девиз. Наш. Не Ланселота и даже не президента североамериканских штатов, а наш. А они его нагло присваивают. Мало того — они его дискредитируют. Вот, что самое обидное.