Книга Левый глаз - Сергей Лифанов

– Отлично! – возрадовался Мятликов. – А «Аргументы и факты», газета такая, что, и она у вас есть?

– Да, конечно, вот она. – Девушка утратила энтузиазм, выражение экзальтированной радости ушло с ее лица. – Пожалуйста, приобретайте. Если вам что-то нужно найти, обращайтесь к сотрудникам супермаркета, находящимся в зале…

Она сделала попытку уйти, но Павел остановил ее.

– Подождите! – воскликнул он. – А издания на японском языке, есть ли они у вас? Я стараюсь следить за японской прессой, но что-то не нахожу здесь ни одного токийского таблоида…

– Такого нету, извините. – Девушка в последний раз сверкнула улыбкой, словно произвела суматошный, неприцельный выстрел перед отступлением, и спешно ретировалась.

Целых полчаса после этого Павла никто не беспокоил. Правда, секьюрити, прохаживающиеся мимо, бросали на него тяжеловатые взгляды – мол, что это за избу-читальню вы здесь устроили, товарищ в серой куртке? И потому пришлось выложить на полку стопку журналов, демонстративно предназначенных для покупки. Наконец прошло полчаса, Мятликов решил, что достаточно, облегченно вздохнул, положил в корзину четыре журнала (два из них действительно оказались интересными, еще два были достойны лишь меткого броска в ближайший мусорный бак), снял с полки камеру и пошел покупать заслуженный коньяк.

Заговорить с Экзофтальмиком в этот день он так и не решился.

В одиннадцать вечера, когда жена, как обычно, наигралась в «крестики-нолики» и отправилась спать, Паша занял семейный компьютер. Подключил камеру и перекачал на жесткий диск то, что снял в прерывистом режиме за полчаса. Получился беззвучный клип длительностью в три минуты.

Если бы съемка велась как обычно, Экзофтальмика ежесекундно заслоняли бы проходящие покупатели. Прерывистый режим спрессовал время, превратил всех людей, кроме Экзофтальмика, в серый размазанный фон, и стало видно: Бассарей танцевал – камера ускорила его сонные движения, придала им ритм и осмысленность. Теперь он не топтался на месте, но красиво передвигал ногами, плавно плыл по торговому залу, то воздевая, то опуская руки. Более того – Павлу показалось, что Бассарей танцевал не один – временами он брал за руку невидимую партнершу, крутил ее вокруг себя и даже прижимал к груди. Павел просмотрел ролик четыре раза подряд, и с каждым разом страх перед противным Экзофтальмиком уходил все дальше, уступая место в душе симпатии. Паша сбегал на кухню, оприходовал коньяк, вернулся в комнату, полюбовался на балетные па Бассарея Сабазидиса в последний раз и завалился спать – со спокойной улыбкой на устах.

* * *

На следующий день Павел пришел в реанимацию в полчетвертого – проверить, как живет неродившийся сатирчик. Сатирчик поживал неплохо – сердечко его билось с положенной частотой, пальчики сжимались и разжимались, козлиные ножки забавно дрыгались. А вот мама его выглядела гораздо хуже, чем вчера – кожа, накануне просто бледная, налилась синевой, вокруг игл, воткнутых в вены, разлились багровые кровоподтеки, кривая электрокардиограммы, ползущая по монитору, показывала постоянные, через каждые пять-шесть ударов, экстрасистолы. Пациентке требовалась интенсивнейшая лекарственная терапия, но большие дозы сердечных препаратов могли убить плод в ее чреве. Похоже, ситуация быстро приближалась к развязке. Остро вставал выбор, кого спасать – беременную или ребенка.

Павел понимал – если он предъявит результаты своих исследований коллегам, те сомневаться не станут: сочтут плод носителем множественных врожденных пороков и бросят все силы на реанимацию женщины. И отравят сатирчика лошадиными дозами гликозидов и прочей дряни.

Павел поставил датчик в гнездо, упер локоть в край аппарата и задумался, уставившись на экран сканера.

– Паракало, на мэ созис, – услышал он вдруг тихий, едва различимый тонкий голосок. – О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис!

Мятликов встрепенулся, ошарашенно оглянулся. Никого в комнате – кроме него и беременной. Это она сказала? Павел наклонился над лицом женщины – трубка все так же шла через ее гортань, она не смогла бы произнести ни слова, даже если б очнулась.

– О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис! – из тишины снова вырисовался голос. – Паракало! На мэ созис, о антропэ мэ та аспра руха…

Мятликов нервно схватил ручку и записал слова. Голос повторял их на манер заедающей граммофонной пластинки и никак не мог остановиться. Павел взял датчик, дрожащим пальцем ударил по кнопке, в поле его зрения появилось лицо плода. Губы сатирчика шевелились в такт голосу.

– Замолчи, – зашипел Павел. – Все равно я тебя не понимаю! На каком языке ты говоришь?

– О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис!

Павел запустил выключение сканера, через минуту тот отрубился от сети и одновременно умолк голос.

– Уфф, – сказал Павел. – Ох ты батюшки… Что же это творится? Просто караул.

Он взял листок с записанными словами. Только одно из них отдаленно знакомо – «антропэ». «Человек». Греческий язык? Наверное… Почему бы сатиру не говорить на греческом?

Экзофтальмик – вот кто должен все разъяснить. Пришло время задать ему пару вопросов.

* * *

Павел не стал разговаривать с Экзофтальмиком в супермаркете – решил после долгих размышлений, что на территории магазина тот опять впадет в транс и добиться от него чего-либо путного вряд ли удастся. Поэтому Паша решил дождаться Экзофтальмика у выхода из «Евроспара». Он пришел в магазин вечером, в половине десятого, убедился, что пучеглазый находится на боевом посту, затарился коньяком, вышел на улицу и занял наблюдательную позицию слева от парковки машин – в месте, не слишком приметном для охранников. Погода испортилась – подул холодный ветер; дождь, слава Богу, пока не начался, но продрог Паша изрядно. Коньячок не дал ему превратиться в ледяную статую – за двадцать минут Павел незаметно для себя выхлебал из горлышка всю бутылку. А там и Бассарей появился.

Умный Паша не стал приставать к Экзофтальмику прямо у «Евроспара» – слишком много людей, а ему нужна была интимная беседа – с применением, ежели понадобится, морального прессинга, а если дойдет дело, то и элементов душевной пытки. И потому доктор Павел Мятликов, действуя в манере лучших мастеров наружной слежки, последовал за объектом сзади, держась на расстоянии тридцати шагов. Впрочем, с таким же успехом он мог бы соблюдать дистанцию в три метра, и даже нагло дышать объекту в затылок или бежать впереди него на четвереньках – пучеглазый, кажется, не обращал внимания ни на что, происходящее в окружающем мире.

Коньячок подействовал на Павла положительно – в стереотип его жизни давно вошел обычай сразу после принятия дозы ложиться спать и видеть приятные сны, теперь же он обнаружил, что передвижение по городским тротуарам подшофе имеет явные, не познанные им до сих пор плюсы. Колено вдруг перестало болеть и скрипеть – совсем! Паша двигался по улице с давно забытой легкостью, улыбался всем встречным и думал о том, что жизнь неуклонно и несомненно налаживается.