Книга Тени прошлых грехов - Энн Грэнджер

— Спасибо, мистер Хопкинс, — прервал его Картер. — У вас есть ключи от верхней квартиры?

Хопкинс бросил на него кислый взгляд:

— У меня есть ключи от всех квартир, а как же иначе? Допустим, жильца нет дома, а у него труба протекла…

— Мне очень жаль, — решительно перебил его Картер, — но нам придется на время позаимствовать у вас ключ от бывшей мансарды.

— Это мой дом! — возмутился Хопкинс. Его младенческое лицо побагровело. — Я не дам вам ключ!

— К сожалению, квартиру на время следствия придется опечатать, — невозмутимо продолжал Картер. — Мы пришлем нашего сотрудника, который опечатает дверь и побеседует с мисс Джеффри. А пока в бывшую квартиру Тейлора никому нельзя входить. Будьте любезны, принесите, пожалуйста, ключ. Как только следствие закончится, мы вам его вернем.

Недовольный Хопкинс с трудом встал из кресла и подошел к буфету. Порывшись в ящике, достал ключ с прикрепленной к нему биркой.

— Вот! — Он поднял ключ повыше. — Имейте в виду, мне все равно, опечатано там или нет. Тейлор заплатил мне только до конца месяца. А потом придется вам освободить квартиру и вынести все его вещи!

— Ну, что скажете? — спросил Картер у Джесс, когда они вышли. — Тейлор поехал на тот самый роковой обед?

— Да. Я все время думала об этом, когда мы говорили с Хопкинсом. Вспоминала, что сказал Том Палмер о его последнем обеде. Может, прочешем ближайшие рестораны?

Картер ненадолго задумался, а потом покачал головой:

— И в самом городе, и за его пределами масса ресторанов. На них придется бросить всех наших людей, а шансы что-либо выяснить весьма малы. Кроме того, если Палмер прав и Тейлору что-то подмешали в еду, например размолотые в порошок таблетки, едва ли это случилось в ресторане. Вряд ли убийца сумел бы сделать свое черное дело так, чтобы его никто не заметил! Нет, скорее всего, Тейлор с кем-то встречался на квартире. То есть где угодно.

Джесс вздохнула. В конце концов, они почти не продвинулись вперед.

— Может быть, Надженту больше повезет с компьютером Тейлора, — с надеждой произнесла она.

Картер нахмурился.

Смысл секрета не только в том, что его никому не поверяют. Невозможно понять, известна ли тайна только тебе, или кто-то еще прячет в глубине души те же сведения, которые он узнал независимо от тебя. В последнем случае ни о какой тайне и речи быть не может, вот что самое странное. В последнем случае все всё знают, но никто ничего не говорит… Сам того не сознавая, ты являешься частью большого заговора, призванного скрыть неприятную правду. Все это Монти понял довольно поздно; и приобретенные знания не принесли ему никакой пользы. Но секрет, на который он случайно наткнулся в тот роковой день в Стрелковом лесу, как и все, о чем никто не говорит, продолжал мучить его, как старая незажившая рана. Логично было бы поделиться с кем-то своим ужасным открытием, громко заявить о нем при свете дня и наплевать на последствия.

— «Все так, не правда ль, Гамлет?» — буркнул Монти в темноту, лежа без сна в удобной кровати, которую отвела ему Бриджет. Он ворочался с боку на бок и удивлялся, почему здесь ему не спится так же сладко, как на твердом шезлонге в «Балаклаве». Из страха последствий ты держишь язык за зубами и не ищешь выход из положения. Сказать или не сказать?

Среди ночи в голову часто приходят мудрые мысли. Монти подумал: так или иначе, ты в ловушке. Секрет — страшная вещь. Вероломная… Интересно, почему события, связанные с его фамильным домом, которые должны были остаться там, когда он оттуда уехал, преследуют его даже в доме Бриджет? Он прищурился, хотя лучше видно не стало, и снова стал вспоминать семейные тайны.

Да, не одному ему было известно о том, что он подсмотрел в Стрелковом лесу, только он догадался обо всем слишком поздно. Много лет, подрастая, он старался забыть то, что там увидел, но не мог. Тщательно скрываемая, даже от самого себя, тайна рано или поздно всплывает на поверхность.

В тот год все началось с того, что в канун Рождества Монти сломал лодыжку. Все думали, что он сломал ногу, катаясь на лыжах. Ему то и дело приходилось оправдываться: он просто неудачно выпрыгнул из автобуса на Пикадилли-Серкус. Он растянулся на мокром тротуаре; его окружили люди, которые покупали подарки к Рождеству, а разъяренный кондуктор еще и наорал на него:

— Будешь знать, как спрыгивать раньше времени!

В тот год он учился в выпускном классе школы; ему предложили на следующее лето поработать учеником чертежника, если удастся избежать воинской повинности. Тогда он еще не знал, чем ему хочется заниматься. Все осложнялось переменами в жизни семьи, хотя на первый взгляд казалось, что перемены к лучшему. Они же, наоборот, растравили гноящуюся рану, которая долго мучила его. Нарыв прорвался, и все тайное стало явным. С Бикерстафами связались представители крупной транснациональной компании; они предложили выкупить их торговую марку и фабрику, которая к тому времени дышала на ладан. Бикерстафовские печенье и кексы по-прежнему затрагивали чувствительную струну в национальном сознании. Старинная торговая марка служила своеобразным знаком качества. Потомки Бикерстафов, в том числе Монти, вдруг поняли, что, если они с толком распорядятся нежданной удачей, их будущее обеспечено. Впервые на памяти Монти его мать решила запечь на Рождество индейку. В прежние, более скудные, годы им приходилось довольствоваться дешевой свиной ножкой — подарком семейства Колли. Теперь свининой они решили полакомиться на Новый год вместо всегдашней жилистой курицы — приношения из того же источника. Вместо рождественского пирога на стол всегда ставили кекс с сухофруктами фирмы «Бикерстаф», хотя в последние годы производство все время сокращалось. Они подозревали, что скоро знаменитые кексы и вовсе канут в небытие; новые хозяева сами будут решать, что им производить под старой торговой маркой.

— Ужасно будет жалко, — говорил отец Монти. — После стольких лет… — Но, судя по его голосу, ему было все равно.

Монти не испытывал беспокойства из-за того, что знаменитый кекс перестанут выпекать. Сам он его не любил. Он приковылял домой, в «Балаклаву», с загипсованной ногой. Обычная мрачноватая атмосфера, всегда царившая там, лишь слегка смягчалась попытками матери хоть как-то украсить «Балаклаву» к Рождеству. Много лет подряд она развешивала в комнатах мятые бумажные цепочки и венок, который от старости растерял половину ягод и листьев, так что больше смахивал на похоронный. Монти злился, потому что никому и в голову не приходило выкинуть старье и купить или смастерить что-нибудь поновее и повеселее. Но он понимал, что матери жалко тратить недавно приобретенное богатство на бумажные фонарики и искусственные цветы непонятного вида. Строгая экономия въелась в ее плоть и кровь. И все-таки, увидев старые унылые украшения, Монти стиснул зубы и приготовился изображать веселье и поглощать испеченные матерью сладкие пирожки с изюмом и миндалем, в которых было гораздо больше теста, чем начинки.

Зима в тот год выдалась промозглая, дождливая; многие простужались, болели гриппом. Едва войдя в дом, Монти узнал, что отец вот уже десять дней болеет. Он кашлял не переставая, то и дело чихал. У него появилась одышка. Отец все время грелся у камина, который, правда, почти не давал тепла. Сидел закутавшись в старый плед — тот самый, который двенадцатилетний Монти тащил на плече в гору, когда Пенни шла рядом и командовала, куда идти. Отец протянул ему руку, чтобы поздороваться, Монти увидел, что это рука старика: с тонкой кожей, в коричневых пятнах, с проступившими венами. А ведь отца тогда еще нельзя было назвать стариком, ему исполнилось всего сорок девять.