Книга Городские ведьмы - Юлия Перевозчикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, кухню оставил. Даже полочки тряпочкой протер.
– Молодец какой! Надо это отметить.
– Приедешь – отметишь.
– Отметим. Ты не против? Что тебе привезти?
– Крымского вина. Знаешь, я в юности пила удивительную мадеру. Там еще есть мадера?
– Есть. Хоть залейся. Я привезу. Я буду еще до Рождества, числа до пятого.
– Ну и хорошо.
– Ты больше ничего не хочешь мне сказать, Марьяна?
– Поздравляю с Новым годом! Желаю счастья в личной жизни и успехов в труде. Достаточно?
– Не вполне, но обнадеживает. А больше ничего? Ну что-нибудь ласковое, а, Марьяна?
– Глеб, ты пьяный!
– Конечно, пьяный! Кто же трезвый в Новый год? Я соскучился по тебе, очень.
– Господи, что ты несешь… Замолчи.
– М-да, действительно… Извини. Ладно, пока. До новой встречи в новой квартире и с годом тебя новым еще раз.
– Спасибо, и тебя.
В бывшей квартире Михаила Семеновича было чисто, тепло и пусто. Глеб опаздывал. Он позвонил с вокзала, сказал, что заберет кой-какие вещи со старой квартиры и подъедет. Потом позвонил еще раз и сообщил, что застрял в пробке. Марьяна безропотно ждала. А что еще делать? Ключи, документы – все у нее. За время «мертвого сезона», от Нового года до старого Нового года, когда рынок недвижимости замирает, она успела и отдохнуть, и успокоиться, поэтому ждала Титова без трепета. Ну, почти без трепета. Тренькнул звонок, она пошла открывать.
– Ну что, это теперь мой дом? – Вошел веселый, пахнущий морозом Глеб. Он посвежел в Крыму, на щеках проступил румянец, даже светлые глаза не казались такими холодными.
– Да, вот твои документы – принимай работу.
– Отлично. – Титов быстро просмотрел сложенные на столе бумаги. – А это что?
– Расписка. Что деньги получены.
– Так в договоре же все есть. Тут сумма полностью указана.
– Ну и что? Расписка лишней не будет.
– А куда ее девать?
– Никуда не девать. Хранить.
– А хозяин выписался?
– Незачем. В квартире давно никто не прописан. Забыл? Ты что такой дотошный? Хочешь убедиться, что не зря мне деньги платишь?
– Да, деньги. – Глеб полез во внутренний карман куртки и вытащил сложенный вдвое конверт. – Возьми, пожалуйста, гонорар.
– Охотно. – Марьяна щелкнула замком портфеля, отправляя конверт в его шелковое коричневое нутро.
– Не закрывай. – Глеб достал из сумки две бутылки, протянул одну. – Вот тебе мадера с далекого полуострова. Одну тебе, а одну сейчас выпьем. Надо обмыть покупочку.
Марьяна пристроила бутылку в полупустом портфеле. С трудом защелкнула замки. Хмыкнула:
– А там что, не обмыли?
– Обмыли, конечно, но не то.
– Ты же за рулем.
– Нет, на частнике, машинка моя не завелась. Завтра займусь.
Глеб достал из объемистой сумки упаковку с пластиковыми стаканчиками, пакет багровых зимних яблок. «Ред дилишес», так они называются, вспомнила Марьяна. Зубами разорвал полиэтилен, достал стаканчики. Вымыл два яблока под краном, штопором с перочинного ножа ловко открыл бутылку. Разлил жидкость, похожую на зрелый янтарь. Чуткий нос Марьяны уловил тонкий запах настоящего живого виноградного вина. Сладкий ветер далекого Крыма…
– Ну что, давай за этот дом!
– Давай. – Марьяна подняла стаканчик к губам, глотнула. Терпкий, сладковатый вкус наполнил рот. Она стала пить, медленно, маленькими глотками, наслаждаясь вкусом, запахом, слушая толчки крови в висках…
– Все, больше не могу. – Глеб резко поставил стакан на стол и подошел к Марьяне. – Хватит. – он отнял у нее стакан, обнял, прижался к губам, пахнущим солнечной мадерой…
Они обрели способность размышлять не скоро. Первое ощущение, соединяющее Марьяну с реальностью, – голая спина, мокрая от пота, прилипшая к скользкому, покрытому лаком паркету. И тяжесть от мужского тела, более крупного и мускулистого, чем у мужа, с курчавой порослью на груди. Незнакомого тела. Тела Глеба. «Я падала, падала и вот упала. Или еще лечу?» – подумала Марьяна, хотя вроде и думать-то не могла.
Юлька ворвалась в дом, засыпанная снегом по самую макушку, замерзшая и злая. Берта даже гавкать перестала, когда увидела на пороге сердитый ком из меха и белых хлопьев с блестящими гневными глазами. Сбросив капюшон и помотав головой, как собака, Вишневская принялась отряхиваться в прихожей.
– Привет, – сказала Таня, – не разводи сырость, иди-ка на лестницу, я тебя щеткой почищу. Кофе выпьешь?
– Чаю. Щетку давай, сама отряхнусь.
– А спину? Она тоже в снегу. Или у тебя на спине руки выросли? Дополнительная пара?
– Ладно, отряхни.
– Спасибо за разрешение. А что ты такая злющая?
Они вышли на лестничную площадку. Когда пушистая кроличья шуба была полностью очищена от мокрых хлопьев, Юля снизошла до объяснений:
– Поссорилась с Сажиной. Прямо перед выходом из дома!
– Опять? Да что вы с ней все время делите? – Таня отряхнула остатки снега со щетки. – Все, раздевайся, будем чай пить. Я на площадке подмету, после тебя целый сугроб.
– Сама подмету. Ничего мы не делим. Наташка мне нахамила, – Юлька принесла из прихожей веник и совок, быстро подмела тающие комки и выбросила в мусоропровод. Довольно огляделась: – Вот и все.
– В смысле? Что ты считаешь хамством?
– Я ей позвонила сказать, где видела ее любимые духи, а она за Федором бежала и послала меня вежливо, но злобно, знаешь, как она умеет? Противненько так. Я обиделась.
– Это у тебя быстро. Ну и до чего вы договорились?
– Я назвала ее неадекватной, а она сказала, что со мной общаться, как по минному полю ходить – никогда не знаешь, где взорвешься.
– И, что удивительно, обе правы! А ты, как обычно, собираешься сначала злиться, потом страдать?
Юлька кивнула. Она сняла зимние сапожки и аккуратно поставила их в угол к прочей обуви. Вид у нее действительно был опечаленный. Темпераментная Вишневская хоть и обладала редкой обидчивостью, на самом деле ссориться не любила. Ее, как натуру эмоциональную, периодически заносило, о чем она впоследствии неизменно жалела. Даже если была права. На кухне она села на самый краешек углового диванчика, подперла щеку рукой и пригорюнилась.
– А может, не стоит так реагировать, а, Юль? Особенно на Наташку! Ты что, Сажину не знаешь? Она у нас женщина несчастная и оттого нервная, – графа любит. Какой с нее спрос?
– Граф тоже ее вроде… Ты же Сашку Лютова имеешь в виду?
