Книга Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь... - Татьяна Алексеева

Анна вдохнула ледяной и влажный петроградский воздух и вернулась из прошлого в настоящее. Там, в Крыму, у теплого моря, ей не придется побывать уже никогда. Так же, как не удастся еще раз увидеть Париж, где они были вместе с Николаем, и другие города и страны, в которых она не бывала, но которые мечтала увидеть. Вряд ли она вообще сможет выехать из Петрограда даже в один из ближайших к нему городов, если только не покинет Петроград и вообще Россию насовсем. Но и тогда для нее будут закрыты и Крым, и Царское Село, и Слепнево, и все прочие места, которые она считала родными.

Дойдя до очередного перекрестка, Анна остановилась, пропуская извозчика, еще плотнее закуталась в пальто и не без радости обнаружила, что уже почти пришла. Еще минут десять — и она согреется, ей, наверное, дадут горячего чаю, и она сможет наконец поделиться с другим человеком всем тем, что не давало ей покоя. К тому же теперь она точно знает, о чем говорить: ей многое удалось обдумать, пока она шла по мрачному холодному городу.

Александр Блок открыл дверь сразу, как только Анна позвонила, и как будто бы совсем не удивился ее приходу.

— Проходите, проходите, — перебил он неожиданную гостью, когда та начала бормотать извинения и объяснять, что шла мимо его дома, решила заглянуть всего на минутку и ни в коем случае его не стеснит. — Вы замерзли совсем, ужас какой!

Он чуть ли не силой втолкнул Ахматову в комнату и набросил ей на плечи теплый пушистый плед. А еще через несколько минут они уже сидели за столом и пили некрепкий, заваренный по второму разу, но зато обжигающе горячий чай, и с каждым глотком Анне становилось все теплее. На тарелке, стоявшей между ней и Александром, лежали два куска серого хлеба, тонко намазанного маслом.

— В наше время это самое щедрое угощение, — грустно усмехнулся Блок, пододвигая тарелку поближе к своей гостье.

Анна кивнула и, наградив его благодарным взглядом, взяла один кусочек — тот, что был, как ей показалось, немного меньше.

— Не стоило беспокоиться, я не голодна, — солгала она, поднося чашку к губам. — Мне только поговорить надо было… хоть с кем-нибудь…

— Я подхожу на роль «хоть кого-нибудь»? — понимающе улыбнулся Блок.

— Простите, я не хотела вас обидеть! — виновато опустила глаза Анна.

— Да не переживайте, я же все понимаю! — махнул он рукой. — Я никогда не был вашим единомышленником, посмеивался над Николаем Степановичем и его идеей «выращивания» талантов…

Его гостья тоже взмахнула рукой и резко покачала головой, давая понять, что все прежние разногласия, связанные с литературой, теперь не имеют никакого значения.

— Я о другом хотела вас спросить… О том, как нам теперь жить в России? — с трудом выговорила она. — Все сейчас уезжают, бегут… Николай точно не вернется назад… — и подняла глаза на Блока.

Александр некоторое время молча смотрел на Анну, а потом медленно кивнул.

— Да. Я сам об этом думал и тоже не знаю, как жить в России после всего, что произошло. Но для себя я решил: просто жить. Как получится. Просто жить в России… и потом в ней умереть.

Он говорил сбивчиво, но в его голосе звучала такая уверенность, что Анна, слушая эти слова, внезапно почувствовала себя такой же полной сил и готовой к любым трудностям, как в юности, много лет назад, когда она еще толком не знала жизни. А еще ей вдруг стало спокойно — куда-то ушли все мучившие ее в последнее время страхи и сомнения.

— Жить в России и умереть в России, — медленно проговорила она, по-прежнему не сводя глаз со своего собеседника.

Тот вздохнул, еще раз кивнул, подтверждая, что она поняла его мысль правильно, и добавил:

— Россия — это ведь не те, кто находится у власти. Это не новые порядки и не сложности с едой и всем прочим… Это все приходит и уходит, а страна остается.

— Да, конечно же. Вы правы, — согласилась Анна и неожиданно для себя радостно улыбнулась: — Вы, наверное, даже не представляете, насколько правы! А я это поняла…

Чай поэты допивали в молчании. Теперь им уже не особенно были нужны разговоры: все самое главное было сказано и понято.

Глава XIХ

Россия, Петроград, 1918 г.

Это было не раз, это будет не раз

В нашей битве глухой и упорной:

Как всегда, от меня ты теперь отреклась,

Завтра, знаю, вернешься покорной.

Н. Гумилев

Гумилев шел по центру теперь уже бывшей российской столицы и не узнавал так хорошо знакомый ему город. Создавалось впечатление, что в последний раз он был здесь не четыре года, а целую вечность назад. Вместе с названием в Санкт-Петербурге изменилось решительно все. Двери модных магазинов и ресторанов, раньше всегда призывно распахнутые, были заперты, а порой и заколочены досками. Широкие окна, в сумерках ярко озарявшиеся изнутри огоньками свечей, темнели мрачными холодными четырехугольниками, плотно закрытыми шторами. Прохожих на улицах стало в несколько раз меньше, лица у всех, кто попадался Николаю навстречу, были хмурыми, озабоченными, а порой и откровенно испуганными. А ведь когда-то он ходил по этим же переулкам, мимо этих же самых домов и улыбался каждому идущему навстречу горожанину — а те так же радостно и тепло улыбались ему в ответ…

Но теперь о тех временах надо забыть. Они ушли надолго, если не навсегда, и вспоминать о них означало только понапрасну растравлять себя. Надо думать о будущем. Хотя и эти мысли не приносили ему никакой радости. Того будущего, ради которого Николай жил раньше, у него теперь тоже не было. Он совсем немного, совсем чуть-чуть не успел завершить порученное ему семь лет назад дело. Впрочем, если бы он сделал все вовремя, возможно, это ничего бы и не изменило — иногда Гумилев успокаивал себя этим, но в глубине души все равно считал, что в случившемся с Россией катаклизме была и доля его вины. Если бы он понастойчивее вел первые переговоры в Африке, если бы успел побывать там еще раз до начала войны, если бы собранные им абиссинские отряды подготовились к участию в боях раньше и успели бы выступить на стороне России… Может быть, их помощь стала бы решающей, и Россия одержала бы победу. Может быть, тогда не было бы и революции, и вообще все было бы по-другому. И если да, то стало бы стране от этого лучше — или наоборот?..

Ответов на все эти вопросы у Гумилева не было. Но кроме них, молодого человека волновал еще один, не менее важный для него вопрос — о будущем его семьи. Оно, как надеялся Николай, у них с Анной все-таки было. Во всяком случае, Гумилеву очень хотелось в это верить.

«Аня, мне больше не нужно будет никуда уезжать… Я перестану ездить за границу… Научные экспедиции теперь прекратятся на несколько лет — они никому не нужны, на них нет денег…» — репетировал Гумилев про себя начало разговора с женой. Но все придуманные им фразы казались неестественными и неискренними. Хотя, по сути, это было правдой — Николай действительно уже не смог бы никуда уехать. Неискренним в этих мыслях было другое: новое положение дел совершенно не радовало Гумилева. Больше всего на свете он хотел бы вернуть в России старый порядок. И не только для того, чтобы Невский проспект снова стал светлым, мерцающим огнями витрин и окнами квартир и полным счастливых прохожих. В первую очередь Николай мечтал вернуть прошлое, чтобы опять получить возможность путешествовать. А главное — чтобы опять, как и прежде, быть нужным своей стране…