Книга Дело совести - Андрей Балабуха

Руис невольно издал хриплый стон, и на него покосились — без особенного, впрочем, любопытства — соседи по купе: поляк в короткой дубленке, всю дорогу безмолвно управлявшийся с гигантской головкой невероятно пахучего сыра, и бородатый приверженец Голливуд-Веданты, облаченный в джутовый мешок с прорезями и в сандалиях на босу ногу; пахло от последнего отнюдь не сыром, и Руис-Санчес никак не мог взять в толк, что тому могло понадобиться в Риме в святой год.

Он закрыл глаза, чтоб их не видеть. Бедняга Майк, наутро после свадьбы — и такие мысли; неудивительно, что письмо совершенно нечитабельное.

Он осторожно разлепил веки. Солнечный свет пребольно резанул по глазам, но на мгновение Руис-Санчес разглядел оливковую рощу, проносившуюся за окном на фоне холмов цвета жженой умбры, очерченных извилистой контурной линией под невероятной голубизны небом. Потом холмы резко принялись валиться в поле зрения косыми волнами, и поезд ворвался в туннель.

Руис-Санчес опять поднес письмо к глазам, но мушиные следы тут же сбежались в бесформенное расплывчатое пятно; левый глаз пронизала снизу вверх острая боль. Господи Боже, неужели он слепнет? Нет, чушь, чушь, это просто ипохондрия, все в порядке, немного переутомил глаза, и только. Боль в глазном яблоке — это на самом деле давление в левой гайморовой пазухе, которая, стоило уехать из Лимы на промозглый север, тут же воспалилась; а при литианской влажности воспаление не замедлило обостриться.

Все неприятности от Микелисова письма, это яснее ясного. И нечего поддаваться искушению обвинять глаза или там гайморовы пазухи, те не более чем символический эрзац пустых рук — рук, в которых нет даже амфоры, явившей миру Эгтверчи. От былого дара не осталось ничего, кроме этого вот письма.

И что он может ответить?

Ну, разумеется, лишь то же самое, о чем Микелис явно также начинал догадываться: что и популярность, и поведение Эгтверчи проистекают из сильнейшего врожденного дисбаланса, как умственного, так и эмоционального. Не пройдя нормальной литианской школы жизни, он не усвоил, как важно владеть техникой выживания в среде, где доминируют хищники. Что до земных законов и убеждений, он ознакомился с теми едва ли наполовину, когда Майк сдернул его со школьной скамьи и, наделив гражданством, выпихнул во взрослую жизнь. Эгтверчи представилось более чем достаточно возможностей видеть, с каким лицемерием выполняются некоторые юридические уложения, и прямолинейное литианское мышление могло дать этому одно-единственное объяснение: законы — это, в лучшем случае, элемент некоей игры. (Кстати, и с понятием игры Эгтверчи впервые столкнулся уже здесь; литиане игр не практиковали.) При этом следовать литианскому всеобщему кодексу поведения он также не мог, поскольку родная цивилизация являла для него такое же белое пятно, как саванны, джунгли и моря Литии.

Короче, волчий приемыш.

Так же стремительно, как влетел, «рапидо» вырвался из туннеля; снова ослепительно резанул по глазам солнечный свет, и Руис-Санчесу пришлось зажмуриться. Когда же он разлепил веки, то был вознагражден видом пологих горных террас, сплошь поросших виноградом. Основой местного хозяйства явно служило виноделие — и, судя по характерному рельефу, состав приближался к Террачине. Может, скоро, если повезет, он увидит гору Сисеро; но куда больше интересовали его виноградники.

Судя по тому, что пока удалось разглядеть, итальянские государства зарылись в землю далеко не так основательно, как прочее мировое сообщество, и местные жители большую часть жизни пребывали на поверхности. В некотором смысле виной тому бедность: Итальянская республика не обладала достаточными средствами, чтобы подключиться к гонке убежищ на раннем этапе или столь масштабно, как могли позволить себе Соединенные Штаты или даже другие европейские государства. Тем не менее в Неаполе было сооружено исполинское убежище, а сегодняшний Рим являлся четвертым по величине подземным городом планеты; копали его с привлечением средств всего западного мира, да плюс потоком хлынула добровольная помощь, когда при первых же раскопках совершенно неожиданно выявились богатейшие культурные пласты, мечта археолога.

Впрочем, определенную роль сыграло и чистое упрямство. Большинство итальянцев всю жизнь обитали только под солнцем и существовали только его плодами; загнать их под землю на сколько-либо продолжительный срок нечего было и пытаться. Изо всех «катакомбных» держав — к которым не относились разве что страны самые отсталые и самые пустынные — Италия оказалась в наименьшей степени погребенной заживо.

Если вдруг это окажется справедливым и для Рима, у Вечного города будут все основания считаться наименее обезумевшей из мировых столиц. Чего, внезапно осознал Руис-Санчес, никто не рискнул бы предсказать начинанию, затеянному волчьим выкормышем в 753 году до Рождества Христова.

Насчет Ватикана он, конечно, никогда и не сомневался, но Ватикан и Рим — не одно и то же. Это напомнило ему о предстоящей завтра udienza speciale[31]у его святейшества — причем до церемонии целования кольца, то есть не позже десяти утра, и не исключено, что едва ли не в семь, ибо его святейшество встает рано, а уж в этом-то году, так и вообще, наверно, дает всевозможные аудиенции чуть ли не сутки напролет. На подготовку у Руис-Санчеса был почти месяц — команда поступила почти сразу после приказа Верховной коллегии ордена готовиться к разбирательству, — но он не ощущал в себе ни малейшей готовности. Интересно, когда последний раз папе приходилось лично выспрашивать иезуита, впавшего в явную ересь, и что тот имел сказать на допросе; материалы наверняка хранятся в библиотеке Ватикана, запротоколированные каким-нибудь нунцием — а нунции со времен неоценимого Буркарда славятся ревностным прилежанием в том, чтобы сохранить для истории все, до мельчайших крупиц, — но времени ознакомиться с материалами у Руис-Санчеса не будет.

Тысячи мелочей воспрепятствуют ему сосредоточиться умом и сердцем. Сориентироваться на местности и то будет, мягко говоря, непросто; вдобавок надо искать, где остановиться. Ни в одном из casa religiose[32]его и на порог не пустят — слух явно уже разошелся, — а на гостиницу денег не хватит; на самый худой конец Руис приберег квиток о бронировании места в одном из самых дорогих отелей — может, там пустят ночку скоротать, хоть в чуланчике каком-нибудь. Единственный разумный выход — меблированные комнаты, но и это представляло архисложную проблему, ибо вариант, заранее подготовленный турагентством, отпал, когда поступила команда из Ватикана, по причине крайней удаленности от собора Святого Петра. В агентстве не смогли предложить больше ничего, кроме, разве что, места где-нибудь в подземной столице, на что Руис-Санчес твердо решил не соглашаться. «В конце концов, святой год», — агрессивно заявил ему представитель агентства, едва ли не с теми же интонациями, с какими мог бы сказать: «Вы что, не знаете, что война идет?»

Но, разумеется, тон его был совершенно верным. Война действительно идет. В данный момент Враг в пятидесяти световых годах, но все равно у ворот.