Книга Фотография - Пенелопа Лайвли

Что-то происходит в пустом доме, в котором больше нет Ника, зато есть спокойствие и удобство. Сначала именно так и было: ощущение, что она избавилась от источника раздражения, от чувства беспокойства, связанного с Ником, ее больше не тревожат его присутствие и воспоминания, постоянные провокации и условия. Сладость долгожданного одиночества для Элейн подпорчена странным подсознательным беспокойством. У нее все хорошо, просто замечательно, она сидит здесь после хлопотливого дня с бокалом вина в руке, поджидая, когда в духовке поспеет скромный ужин, и вдруг на нее нападает какое-то болезненное чувство. Здесь слишком тихо; тишину нарушают лишь механические звуки: тиканье часов, щелчки и скрежет факса, писк микроволновки. Тишина угнетает Элейн; она принимается бродить по дому, включает телевизор — ради фоновой болтовни, так раздражавшей ее во времена Ника. Звонит по телефону ради того лишь, чтобы кому-то позвонить, — чтобы занять себя, дать себе цель.

Телефон стоит на автоответчике — на случай, если позвонит Ник, но она постоянно маячит поблизости, и если это не он, сразу же хватает трубку. Услышав голос Полли, она испытывает радость, но в то же время понимает, зачем та звонит, тем не менее отвечает коротко и очень осторожно. Голос у Полли возбужденный и раздраженный, и она часто срывается и начинает умолять и клянчить.

— Прошу тебя, пожалуйста, — говорит Элейн. — Не будем об этом.

— Но, мам…

Он не знает, куда себя деть, говорит Полли. (Можно подумать, когда-нибудь знал, думает Элейн.) На него смотреть жалко, говорит Полли, я не шучу. Уже несколько дней он не брился, и недавно сломал мою стиральную машинку — в жизни не думала, что он настолько «на вы» с техникой. И по-видимому, не собирается искать квартиру, если хочешь знать, — говорит, ему и здесь хорошо.

— Не могу поверить — со мной живет мой отец.

По правде говоря, самой Элейн в это тоже верится с трудом. Большую часть времени она планомерно занимается своими делами со свойственными ей спокойствием, хладнокровием и прагматизмом. Каждый день расписан и упорядочен, как и всегда. Она занимается делами насущными, будь то разбор документов с Соней, визит к потенциальному клиенту или работа над проектом какого-нибудь ландшафта за чертежной доской. Словом, работает в полную силу. Но порой бывают минуты, когда ее мысли начинают блуждать. Что же случилось на самом деле? Ник тут больше не живет — очевидно, оттого, что она его выгнала. Она думает о Кэт больше, чем когда-либо, но ее собственная реакция на Кэт меняется с головокружительной скоростью. Иногда она злится на Кэт. «Почему Ник?» — вопрошает она. В другом случае она пытается вспомнить о тех полупризрачных, ускользающих Кэт, которые говорят что-то, чего она никак не может расслышать, и порой поражается собственной реакции на эти слова. Кузина Линда оскорбила ее, фамильярность, с какой она говорила о Кэт, искренне возмутила Элейн — для Кэт она, Линда, была никто и ничто, она не имела права говорить в таком тоне.

После трудного дня — она ездила в санаторий, который перестраивали, ей заказали устройство там сада — Элейн возвращается домой и сразу же, только-только открывая ворота, чувствует: что-то не так. После секундного замешательства она понимает, что именно: машина Ника исчезла. «Гольф» больше не стоит на подъездной дорожке.

Элейн заходит в дом. Соня оставила обычную стопку писем и сообщений — о Нике ни слова. На доске в кухне Пэм написала, что на одном из старых каштанов начали расти подозрительные опята, а под ее сообщением Ник нацарапал: «Жаль, что тебя не было».

Он забрал еще кое-что из одежды. Практически опустевший гардероб красноречиво напоминает о том, о чем ей так неприятно думать теперь, как и пустое место на подъездной дорожке, где раньше стояла машина ее мужа.

Дети много говорят о любви. «Я люблю тебя», — лепечут они. «Ты меня любишь?» — спрашивают. Как только Полли научилась говорить, она стала задавать этот вопрос — в доме, где до тех пор почти не говорили о любви! Элейн всегда было трудно произнести слово «люблю»; и они с Ником редко дарили друг другу слова любви. То, как обращалась с этим словом Полли, напоминало ей Кэт, когда та была девочкой. Ее сестра тоже сообщала всем и каждому, что любит, и требовала любви в ответ. «Ты меня любишь?» — вопрошала она, подкравшись к Элейн, когда та делала домашнее задание, или мыла голову, или собиралась погулять. И она снова слышит себя: «Не глупи, Кэт».

Не глупи, ты же моя сестра. Она имела в виду именно это. Сестры не говорят о любви. Во всяком случае, я. Я не из таких.

Полли и Ник

Слушай, мы с Дэном расстались. Просто отношения зашли в тупик. На прошлой неделе. Разумно и по-взрослому — во всяком случае, я. Так что вот. Я теперь свободная женщина. Хотя есть один парень… Нет, не так. Может быть, один парень… Пока рано говорить — все еще только начинается, и я могу ошибаться. Так что не будем.

Да, папа все еще живет у меня. Нет, разумеется, мне его очень жалко, но это меня бесит! Мне почти тридцать, и я живу с отцом! Конечно, пробовала, по всей квартире валяются бумажки из агентств по недвижимости, так он их даже смотреть не хочет! Говорит, что ему сперва надо разобраться в себе, собраться как-то, что ли. Чем занимается мой отец? Ты имеешь в виду, где работает? Если честно, нигде. Просто болтает о том, что неплохо бы сделать то-то и то-то, и генерирует идеи, которые, может, когда-нибудь реализует. Но так было не всегда. У него имелось собственное издательство, и вполне успешное, кстати, но по части бухгалтерии он никогда не был силен, и они прогорели. А к тому времени мама так хорошо зарабатывала… Вообще папа очень славный. Знаешь, из тех, кто всю жизнь остается десятилетним мальчишкой. Ему уже пятьдесят восемь, а он все еще десятилетний. Маму это, понятно, всегда бесило, но такой уж он у нас — мальчик-переросток, вечно о чем-нибудь мечтает, планирует; по правде говоря, сердце кровью обливается, когда я смотрю на него теперь. Слоняется без дела. Почти все время молчит. Вдруг стал таким… старым.

Мама? Ну, откровенно скажем, я считаю, что мама вышла из себя и наделала глупостей. А мама не из тех, кто делает глупости. Она научилась обдумывать и просчитывать лет в пять. Нет, конечно, это все не просто так, но, по-моему, это уже слишком — столько времени прошло. Сто лет! Не хочу углубляться, но мне кажется, это явный перебор — всем попросту надо успокоиться и подумать. Господи, столько семей…

Что — отчимы? Нет, я понятия не имею. У нас старая добрая семья — папа — мама — я. Сколько? Ничего себе! Твоя мама прямо бьет все брачные рекорды.

Вот так и живем — папа спит на моем диване, в холодильнике — пивные банки, а по всей ванной валяются его грязные рубашки, кучу всяких планов пришлось отложить, а тут еще мама твердит, что не желает об этом говорить. Вдобавок завал на работе, клиенты трудные попались, как будто и без них проблем не хватало.

Ладно, мне пора — как ни странно, мне тут деньги платят. Еще кое-что — дома я не могу разговаривать по телефону. Не то чтобы он подслушивал, скажем так: меня лишили личного пространства.