Книга Обреченное начало - Себастьян Жапризо

— Умоляю вас, — сказала сестра Клотильда. — Я вас умоляю.

Настоятельница втолкнула ее в комнату. Сестра Клотильда села на кровать и заплакала. После долгого молчания настоятельница подошла к ней и сказала:

— Перестань, это не поможет. Посмотри на меня.

Сестра Клотильда подняла голову и посмотрела на нее.

— Это началось уже в пансионе?

— Да.

— Когда?

— Не помню. Я боялась, я знала, что это случится, но ничего не могла поделать. Я пыталась…

— Когда? — повторила настоятельница.

— У Мадлен.

— Как это мерзко!

Она тряхнула девушку за плечи, еще раз и еще, потом внезапно схватилась за сердце и опустилась на кровать. Через несколько секунд настоятельница с трудом, прерывисто произнесла:

— Это я во всем виновата. Я не обращала на тебя внимания. Ты была у меня под присмотром, а я тебя не защитила. Ты нуждалась во мне, а я ничего не поняла, ничего! Это я виновата.

— Никто не виноват.

— Ты вернешься со мной, — сказала настоятельница.

— Не могу.

— Чего ты не можешь? Ты могла лгать! Ты могла улыбаться во время этого… этого…

Ей не удалось подобрать подходящее обидное слово.

— А это? Это ты могла? — Настоятельница схватила морщинистой рукой покрывало, словно хотела сорвать его с кровати. — А это? — Она потянула блузку сестры Клотильды. — Чего ты не можешь? А что еще ты сможешь? Смотреть в глаза своим родителям? Его родителям? Ему, ему в глаза? Ты его растлила, ты его убиваешь и можешь смотреть на него?

Сестра Клотильда снова заплакала.

— Прошу вас, не говорите так.

— Чего я не должна говорить? Что ты воспользовалась его незрелостью и его неведением? Я была у его родителей. Ему четырнадцать лет.

А потом случилось что-то странное — девушка навсегда это запомнила. Она плакала. Слеза упала ей на юбку, но материя была накрахмалена, и слеза, как жемчужина, скатилась вниз и застыла на колене. Тогда настоятельница дотронулась до слезы указательным пальцем и размазала ее по коже.

Они долго разговаривали. Настоятельница говорила: «Ты не понимаешь». Сестра Клотильда говорила: «Вы не понимаете». Настоятельница вспоминала грозного и неумолимого Бога, девушку, почти ребенка, которая лежала ничком, раскинув руки, на полу часовни. Она много раз повторяла: «Ты возлюбленная Господа, на всю свою жизнь, на веки веков». Сестра Клотильда так сказала о Дени:

— Я не хочу причинять ему боль. Вы не поймете. Я хочу остаться с ним. Хочу, чтобы нас оставили в покое. Я верую в Бога, а Он знает, какие мы на самом деле, и Он понимает, Он заодно с нами, я уверена, Он заодно.

— Ты богохульствуешь, — сказала настоятельница. — Ты сошла с ума. Говоришь, сама не знаешь что. В тебя вселился дьявол. Бог может только гневаться на тебя.

За окном уже наступила ночь.

В какое-то мгновение девушка взяла настоятельницу за плечи и встряхнула ее так же, как та трясла ее. И крикнула:

— Я люблю его, вы что, не понимаете?! Люблю его одного, я не хочу расставаться с ним!

— Придется, — сказала настоятельница. — Если я вас не увезу, ты думаешь, много времени потребуется, чтобы его изолировать? Ты думаешь, много времени потребуется, чтобы изолировать тебя?

Девушка отпустила ее. Отстранилась. Она с ужасом смотрела на пожилую женщину, тщетно пытаясь вспомнить, кто это, — теперь эта женщина казалась ей такой же чужой, как и все остальные в этом мире.

— Ему четырнадцать лет, — сказала настоятельница. — Даже по людским законам то, что ты сделала, имеет название, люди накажут тебя за это.

Так все и произошло. Настоятельница говорила и говорила, повторяла одни и те же слова, одни и те же фразы, склонялась над ней, когда она кидалась лицом в подушку, тщетно стараясь думать о Дени: Дени в машине в глубине амбара, Дени в ее жарких ночных объятиях, Дени, подросший за лето, измеряет свой рост портновским метром и горделиво смеется, потому что перерос ее на десять сантиметров. Четырнадцать лет и два месяца.

— Ради ребенка, каким он был до этого безумия, — говорила настоятельница, — ради ребенка, каким ты была, будем молчать, забудем все. Клянусь тебе, что все останется между нами, мной и тобой, твоей исповедницей. Клянусь тебе, что никогда об этом не вспомню.

Именно так все и произошло.

Сестра Клотильда осталась в своей юбке и блузке. Она больше не плакала. Они стояли с настоятельницей возле дома, и настоятельница сказала:

— Теперь пойди поговори с ним.

Сначала сестра Клотильда пошла к лесу, позвала Дени, но его там уже не было. Она пересекла двор и вошла в амбар. Он сидел за рулем «Шенара», в темноте, с непроницаемым лицом, и даже не повернулся в ее сторону. Когда сестра Клотильда подошла к нему совсем близко, то увидела, что поверх своей рубашки Дени надел гимнастерку, которую ей дал немецкий офицер. Это было ребячливо, это было ужасно.

— Зачем ты это надел?

— Потому что.

Она открыла дверцу, села возле Дени. Хотя он по-прежнему на нее не смотрел, он все понял, он всегда все хорошо понимал.

После паузы сестра Клотильда сказала ему:

— Ты не можешь сходить в деревню? У нас мало хлеба.

Дени утвердительно кивнул.

— Мы возвращаемся, Дени.

Он утвердительно кивнул.

— Знаешь, ты должен мне помочь.

Он утвердительно кивнул. А потом повернулся и смотрел на нее всего секунду. Она ожидала, что увидит в его глазах грусть, а может быть, и злость — и это было, но как-то смазано. Однако было там и другое-то, что заставило ее вспомнить об их первой встрече, когда она повернулась к нему в пустой больничной палате и наконец увидела его. И если судьба не предопределена, значит, все это не имеет смысла.

Дени открыл дверцу, вышел из машины, сделал несколько шагов по направлению к воротам амбара, потом остановился, посмотрел на нее сквозь грязное ветровое стекло и вернулся. Подойдя, он сказал ей нежно:

— Это ерунда. Так даже лучше.

Она поняла, что он делает все возможное, чтобы утешить ее. Она была уверена, что он тогда сказал: «Это ерунда, сестра моя», но это было неправдой. Она увидела, как он снимает немецкую гимнастерку, швыряет ее вглубь амбара и уходит, руки в карманах, прямая спина, плечи расправлены, высокий, печальный и гордый: Дени.

Хозяйка булочной появилась за прилавком и удивилась, увидев Дени.

— Это вы?

— Да, — сказала Дени, — мне нужен хлеб.

Она улыбалась, не двигаясь с места.

— С любовью покончено? Сестра возвращается в лоно церкви?