Книга Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Не пугайтесь, — попросил он. — Я не сделаю вам ничего плохого. Вы позволите?

В левой руке незнакомец держал блестящую шляпу, а в другой — небольшой букет роз, который протягивал вперед: этот жест, по замыслу, должен был выглядеть галантным, а на деле казался смешным. Его прямые и длинные волосы были напомажены, но все равно не смогли прикрыть бледную лысину; лицо и лоб сильно разнились по цвету; несоразмерность нелепых усов еще больше подчеркивала хилое телосложение, а одежда вырядившегося крестьянина, в которой все было либо слишком широко, либо слишком узко, придавала ему комичный вид, притом что он, судя по всему, этого не осознавал. Видя, что Айза не берет цветы, он ограничился тем, что положил их к ее ногам с такой почтительностью, с какой мог бы возложить их на алтарь самой Девы Марии.

— Они из сада, — пояснил он. — Моя мать выращивает их круглый год для своих святых. У нее столько святых, что ей постоянно требуется куча цветов, но, думаю, сегодня ей придется украсить их серпантином. — Он глупо засмеялся собственной шутке. — С вашего позволения я сяду, — добавил он. — Эти сапоги меня просто изводят.

Айза по-прежнему молчала. Было ясно, что ей неприятно присутствие человека, который уселся в метре от нее и, пыхтя, с натугой стянул сапоги и отчаянно задвигал пальцами босых ног, будто наконец-таки избавился от просто нестерпимой пытки.

Он прикрыл глаза, словно сосредоточившись на том, чтобы боль утихла как можно скорее, и, издав несколько коротких прерывистых стонов, вновь открыл их и посмотрел на Айзу.

— Святый боже! — с облегчением воскликнул он. — Я думал, что с ума сойду.

Айза привыкла к тому, что парни в Плайа-Бланка ходили босиком, поскольку большинство из них были рыбаками, непривычными к обуви. Однако ее смутило, что человек вдвое ее старше, хозяин имения, разодетый в пух и прах, предстал перед ней, когда солнце еще даже не появилось на горизонте, всучил букет цветов и устроил бесплатную демонстрацию гимнастики для пальцев ног.

— Сколько стран — столько и обычаев, — сказала она. — Дон Акилес все время это повторяет. Ведь так и есть?

Кандидо Амадо взглянул на нее с некоторым смущением, обратил внимание на то, что лучистые зеленые глаза девушки словно заворожены движением его пальцев, и, не придумав ничего другого, прикрыл их огромной серой шляпой, решив, что, несомненно, это самое лучшее: ноги спрятал, а в то же время продолжает восстанавливать кровообращение.

— Извините, — сказал он, оправдываясь. — Это не мой обычай, да и не обычай льянеро, но вы же знаете: здесь, вдали от мира, вечно ходишь в одних и тех же сапогах, и они уже потеряли всякий вид. Да еще и насквозь пропахли навозом.

Кандидо пристально посмотрел на девушку, словно желая удостовериться в том, что она так же красива, как показалось ему, когда он впервые ее увидел, и, слегка поколебавшись, спросил:

— Простите, вы замужем?

— Нет.

— Хотите выйти за меня замуж?

— Что вы сказали? — удивленно спросила она.

— Хотите ли вы выйти за меня замуж?

— Но ведь вы даже не знаете, кто я такая и как меня зовут…

— Для меня вы самая чудесная женщина на свете. Что до имени, оно не имеет значения. А как вас зовут?

— Айза.

— Айза! — повторил Кандидо с восхищением. — Имя тоже красивое. — Он сделал короткую паузу, словно наслаждаясь красотой ее имени, а потом добавил: — Меня зовут Кандидо Амадо, мне тридцать семь лет, и я хозяин имения «Моррокой», в котором шесть тысяч голов скота, не считая лошадей. Если вы выйдете за меня, все это станет вашим, а также дом, в котором вы сейчас живете, потому что я надеюсь в скором времени его купить.

— Селесте никогда вам его не продаст.

Выражение лица Кандидо изменилось, и на несколько мгновений в нем вновь проглянул вспыльчивый и раздражительный пьяница, которому ничего не стоило стукнуть женщину стулом, обозвать собственную мать или измываться над своими пеонами, потому что с Кандидо Амадо часто бывало так, что какой-то определенный человек мог мгновенно изменить его настроение одним своим присутствием.

Он с детства был зажатым и неуверенным в себе, так как, будучи сыном дурочки и тщедушного причетника, презираемого всеми, кому было известно, каким низким и подлым способом тот приобрел свое состояние, он всегда считался «плодом исповедальни», недостойным в силу своего происхождения, характера и телосложения быть истинным льянеро, и поэтому вырос, не имея ясного представления о том, какому миру он принадлежит, поскольку и саванна его не принимала, и он не принимал благочестия, которое с детства стремилась привить ему мать.

Он всеми силами боролся за то, чтобы походить на льянеро, однако в этой борьбе смешивал суровость с жестокостью, твердость с насилием, а мужественность с самомнением и в результате превратился в карикатуру своей же собственной мечты, и он это осознавал.

Мать обращалась с ним как с таким же умственно отсталым ребенком, как она сама; Имельда била его и оскорбляла; пеоны презирали, а управляющий, бесстрастный Рамиро Галеон (вот уж кто с полным основанием считался истинным льянеро), заставлял ощущать неполноценность на фоне своей грозной и внушительной личности.

Однако из всех людей на свете больше всего, вне всякого сомнения, его оскорбляла, презирала и удручала кузина Селесте Баэс.

— Рано или поздно она уступит, — пробормотал Кандидо, почти тут же перестав шевелить пальцами ног, словно они, будто по волшебству, прекратили его беспокоить. — В конце концов она поймет, что ей лучше принять мое предложение, потому что у меня лопнуло терпение и со мной шутки плохи.

— Вы не можете никого заставить продать то, что ему принадлежит, — заметила девушка. — А она не хочет продавать.

— Но имение вовсе не ее, — тут же запальчиво ответил Кандидо. — Имение «Тигр» предназначалось моей матери, однако дед решил наказать моего отца и разделил его, не беря в расчет то, что в действительности наказывает нас с матерью. Мать была слишком неискушенной, чтобы ее можно было в чем-то винить, а я еще даже не родился. — Он поднял камень и кинул в быка, который подошел слишком близко. — Это несправедливо! — уверенно воскликнул он. — Несправедливо, что дядя Леонидас воспользовался беспомощностью моей матери, которая не могла отстоять то, что ей принадлежало. — Он немного помолчал, а потом добавил: — Но я исправлю эту несправедливость и верну имение по-хорошему или по-плохому.

— Мне не кажется, что Селесте из числа тех, кого можно заставить силой, — заметила Айза. — Я бы не советовала вам пытаться отнять у нее дом.

— Даже если вы знаете, что будете жить в нем?

— Я и так в нем живу.

— Но не в качестве хозяйки.

— Я не собираюсь становиться хозяйкой чего бы то ни было. — Девушка несколько мгновений наблюдала за самуро, накинувшимися на корову, которая в агонии дрыгала ногами на другом берегу реки, и тихо добавила, словно беседуя сама с собой: — Единственное, чего бы мне хотелось, — это вернуться на Лансароте.