Книга Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

Запахи от разных сортов жарящегося-парящегося мяса накатывали волнами, сливаясь с более резкими запахами щуки и линя. Отдающий плесенью запашок угря мешался с тяжелым духом свинины, пронзительный запах сельди — с медленно расползающимся запахом воловьего мяса, составляя полифонию запахов, построенную по законам контрапункта. Не кухня, а городок запахов. Всякий шедший мимо харчевни обязательно принюхивался к разнообразным ароматам: то потянуло олениной, а то — окунем, то луком-пореем, а то — бобами, теперь — зеленым инжиром, а следом — капустой. Запахами готовящихся рыбных и мясных блюд пропитались в округе даже камни; сюда сбегались все окрестные собаки, поварята подстреливали псов из лука или рогатки и сбрасывали убитых в канаву в конце улицы. Само название улицы — «Нанчен» — намекало на полуденную трапезу, ланч.

Роджер тем временем наблюдал за молодым поваром, который безуспешно пытался перемешать рубленую свиную печенку с молоком, крутыми яйцами и имбирем.

— Полюбуйтесь на него! Ровно строитель, что начал возводить дом, да так и не закончил! — не выдержал он. — Господь может послать человеку славное мясо, но дьявол подсунет поганого повара, и тот мясо изгадит. Так ведь, Митток?

Не поднимая глаз от разделочной доски, Митток еще глубже всадил нож в имбирный корень и буркнул:

— Печенка до того жестка, хозяин, что ею впору вместо мяча играть. Вы когда на базар-то ездили?

— Ага, понял: виноват я. Помилуй меня, Дева Мария, ибо грешен.

Постоянные жара и шум добавляли пылу любой словесной стычке. Случайный прохожий наверняка решил бы, что в кухне идет нескончаемая свирепая грызня.

— Ладно вам, хозяин. От красивых слов только голова пухнет.

— Тебе, сукин сын, ясное дело, виднее. То-то у тебя задница с два бочонка.

В кухню вбежал половой Уолтер и, приложив к губам кулак, будто собирался протрубить в рог, крикнул:

— Пришли! Уже пришли!

На обед прибыли первые посетители и, стянув с головы шапки, уселись. Уолтер уже разложил на столах подносы с салфетками и деревянными ложками. Перед каждым едоком появился каравай хлеба и кружка, а также плошка с солью — на двоих. На столах стояли железные фонарики с роговыми окошками, в сумрачные дни их зажигали, хотя в харчевне вполне хватало свету. Оштукатуренные стены были украшены сценами охоты с собаками и ловчими птицами. Из охотничьих ртов вырывались обычные для этой забавы возгласы: «Ну, пошел!», «Ату его!», «Берегись!». Красный глинобитный пол был устлан свежим тростником.

Как только Роджер вошел в зал поздороваться с первыми гостями, раздался знакомый дружный хор приветствий: «Как жизнь? Что поделываешь? Как поживаешь? Дай тебе Бог удачного дня». Этими извечно повторяющимися фразами каждый новый день присоединялся к череде прожитых в ладу дней. Роджер принимал у них плащи и накидки, приветливо кивал незнакомым посетителям, а с давними знакомыми перешучивался, называя их «сэр ненасытная утроба», «сэр блюдолиз» или «сэр обжора». Едва колокола церкви Сент-Денис пробили двенадцать раз, как со всех сторон посыпались требования подать отварную говядину с гвоздикой и жареным миндалем, мидии в щучьем бульоне, сваренные в вине свиные уши, жареных куропаток с имбирем, обсахаренных жареных угрей и скумбрию в мятном соусе. Тем временем повара выкладывали на блюда вареные или тушеные фрукты и овощи — есть их сырыми считалось вредным для здоровья. Кушанья подавались на оловянных тарелках, а ножи едоки носили с собой. Напитки разливались в кожаные, деревянные или оловянные кружки. На каждом столе стояла миска для хлебных крошек и объедков; позже Роджер раздавал их нищим, ожидавшим за входной дверью.

Разговаривали громко, оживленно, не чураясь непристойностей. Кто слышал что-нибудь новое про короля? Посетители обменивались с соседями по столам слухами и домыслами, дружно сетуя на тяжкие времена. Одно было известно точно: Генри Болингброк, вместе с взятым в плен Ричардом II, недавно прибыл в Данстабл и с часовой башни объявил собравшейся на площади толпе, что в первый день следующего месяца рассчитывает быть в Лондоне. На первое сентября приходился день Двенадцати Мучеников; неудивительно, что посетители харчевни принялись толковать о тринадцатом. Всем было ясно, что Генри жаждет завладеть троном.

— Придет иное время года, а с ним, быть может, грусть-тоска для всех нас, — сказал Ханикин Файзелер Хьюджину Ричоксону.

— Молю Бога, чтобы послал нам жизни веселой, — ответил Хьюджин.

— Я не против. Как поживает твоя сестра?

— Хорошо. Лучше некуда.

За соседним столом Роджер разглядывал украшенную драгоценными камнями шкатулку, которую ему предлагал купить Генри Хаттескрейн.

— И сколько ж она стоит?

— Тебе, Роджер, — дешево.

— Нюхом чую: тут дело не чисто.

— Нет, клянусь тебе. Из Африки привезли.

Лекарь Томас Гантер обедал с ученым мужем Эмнотом Халлингом. Оба принадлежали к древнему ордену Мужчин, Которые Любят Гладить Кошек. Название ордена можно трактовать и буквально, однако выражение «гладить кошек» означало в те времена и другое: решать головоломную задачу тихо, мирно, полюбовно. Накануне вечером они обсуждали такой вопрос: если бы Адам никогда не знал Евы, было бы население Земли сплошь мужчинами? Во время этой беседы Гантер пригласил Халлинга отобедать с ним на следующий день. Он не подозревал, что Халлинг принадлежит к избранным, но очень уж ему было по душе общество ученого книжника и его рассуждения о разных заумных материях. За обедом Халлинг рассказал Гантеру про неожиданную встречу его двоюродного брата с какими-то вроде бы призраками. На это лекарь заметил, что фантомы, в телесном или бестелесном виде, могут быть сотворены силами, порожденными не землей или водой, не огнем или воздухом, и даже не их порожденьями. Он напомнил последние слова монаха Джервейса из Уинчестера перед своей внезапной кончиной: «Кто там стучится?» Много вокруг погрязших в ворожбе и чернокнижии, они плетут заговоры да ночами творят дьявольские заклинания.

— Верно, господин книжник. Кругом столько происходит безвестных убийств, столько притворства, что и говорить не хочется. Как ваш сыр?

— Слишком сух. Я люблю эссекский сыр, а не этот, сассекский.

— Тогда больше его не ешьте. Сухой сыр затрудняет работу печени и приводит к образованию камней. А залежалый сыр портит дыхание и кожу.

— Но я проголодался.

— Съешьте лучше сливочного масла. Вы же знаете поговорку: масло утром — золото, днем — серебро, а вечером — свинец. Отведайте-ка серебра.

— Я вижу, Томас Гантер, вы ни при каких обстоятельствах не забываете про свое ремесло, словно навеки к нему прикованы.

— Я же вам добра желаю. Сливочное масло очень полезно детям, пока они растут, и старикам, когда у них сдает здоровье. Вы — на середине пути. Ешь масло в начале, ешь масло в конце и живи сотню лет без морщин на лице. Слыхали этот стишок?

— Я слыхал такое присловье: хороший повар — наполовину лекарь. Это и к вам относится.