Книга Культя - Нил Гриффитс

в) он обычно слегка пахнет. Как перед богом: воняет. Просто смердит, бля.

Я гляжу, как он обходит памятник, морщится, когда над головой проносится один из этих чертовых реактивных самолетов, слишком низко, и так внезапно, сволочи, то есть их даже не слышишь, пока они вдруг у тебя над головой не заорут во всю глотку, бля, словно небо раскололось, и у тебя в ушах звенит, сердце бьется как бешеное и в черепе начинает что-то стучать. Самолет обревывает кругом памятник с торчащей наверху фигурой — бабой с оливковым венком в руке (ха-ха, бля), Фил секунду глядит на самолет, как тот закладывает вираж, идет к горизонту, уменьшается, удаляясь к побережью, шум смолкает, только воздух еще пульсирует, потом Фил направляется к набережной и эспланаде. Рядом останавливается машина, старенький зеленый «мотя-майнор», и Фил подходит к ней. Должно быть, туристы, дорогу спрашивают, или еще что-то в етом роде. Я не вижу, кто там в машине, слишком далеко, но, наверно, парочка старперов; в таких машинах чаще всего ездят пожилые пары, в зелененьких «моррис-майнорах». Должно быть, приехали на побережье воздухом подышать, посидеть в своей милой старой машине, съесть жареной картошки и мороженого, поглядеть на море. Ах. Благослови их господь. Может, они приезжали сюда в свадебное путешествие, и теперь захотели вернуться — в город и в свои воспоминания. Вспомнить, как когда-то были молодыми, счастливыми и полными надежд. А может, у одного рак в последней стадии, и ему захотелось напоследок увидеть место, где они провели медовый месяц, пока еще можно, пока не откинул копыта, а может, у них ребенок утонул в море в этих местах, и…

Эй, ну-ка хватит мечтать, мрачный идиот, вали уже домой. Подальше от всего этого, от Заики Фила, от его погони за ядом, от истребителей, что воют над памятником, где длинные списки давно убитых людей, все ето место одна братская могила давай вали домой там твой кролик там твой чай там ванна и телик задернешь занавески и не видно станет всего етого дерьма и будет хорошо тепло и безопасно.

Окей.

Сдваиваю след и выхожу из замка к гавани. Пройду через порт и по Трефечанскому мосту. Самый короткий путь домой, может, я даже и под дождь не попаду.

Шаг 10: Мы стали дальше составлять инвентарную опись самих себя, и, если ошибались, всегда признавали ошибку. А это значило, что каждая секунда оставляла след, потому что каждую секунду мы делали вдох и наши сердца продолжали перекачивать кровь, так что мы продолжали питать этот смердящий грехом повапленный прямоходящий труп, чистота и невинность которого уже давно осквернены, и все вместилища чудес наполнены дерьмом. Каждая секунда нашей жизни, до единой — смердят нашей болезнью, муками совести, неизмеримым сожалением, скорбью за то, что мы — всего лишь мы, за то, что родились на свет. Весь мусор, что мы выдыхаем, вся дрянь, что сочится из наших пор, наши души — лишь следы от плохо подтертой жопы на нестираных трусах, и все это вместе жуткое и переломанное мы записали за дрожащим завтраком в блокнотик, обычный блокнотик для инвентарной описи, шестьдесят четыре страницы, в узкую линейку, поля слева, 159х102 мм, семьдесят девять пенсов в ближайшем магазине.

В машине

В городке — час пик, и они прицепляются к хвосту пердящего крокодила, составленного из машин, что дюйм за дюймом ползут вокруг начала одностороннего движения. Ползут мимо «Би-Уайз», потом — мимо «Аргоса», «Айленда», «Лидла», мимо старого вокзала, где сейчас паб «Уэзерспунс». У круговой развязки, возле круглосуточного гаража, колонна машин разбивается на отдельные стрелы, каждая ускоряется, и Даррен жмет на педаль.

— Алли, куда нам? Ты как думаешь?

Алистер жмет плечами.

— Нинаю. Едь себе, тут одностороннее, ну так и едь, наверно. Посмотрим, куда попадем, типа.

— Ты смотри, гляди в оба, не забыл?

— А как же. Глядеть однорукого мужика.

— Он будет тот, кто нам нужен. Увидишь — кричи.

— Заметано.

Кругом куча народу, и у каждого по четыре конечности. Над головой черная простыня неба, столько машин в таком маленьком городе, а над всем этим — огромный зеленый горб, и вокруг этого стеклянистого холма и памятника, что стоит на вершине, кружат птицы. Свет падает из окон пабов и кафе, за потными, затуманившимися стеклами этих окон шевелятся фигуры, тротуары кишат людьми, у всех полный набор рук и ног, и Алистер начинает считать раз рука два рука раз рука два рука потом сдается и начинает искать несоответствия, кого-нибудь, кто выделялся бы из толпы бегущих с покупками, с колясками, или стоящих на углах и автобусных остановках, или подпирающих стены.

— Видишь чё?

— Не-а. Дар, у них у всех по две руки.

— Гляди лучше.

Вверх по узкой крутой улице, что кончается на очередной развязке, в середине которой стоит часовая башня, из тусклых бежевых блоков, в вышине — желтый циферблат. Под часами — скамеечки, оккупированные четверкой алкашей, один с головы до ног в камуфляже, другой, в грязнющей оранжевой куртке, очевидно, страдает синдромом Туретта, поскольку бессвязно бранится в адрес проезжающих машин, циферблата часов и собственных коленок. Даррен легкой ухмылкой списывает со счетов эти малиновые рожи, и, следуя знакам на развязке, сворачивает в очередную запруженную улочку, нетерпеливо ждет в веренице машин, пока можно будет проехать, и ехал бы дальше, но вдруг перед ним оказывается неожиданная преграда — море, все из себя большое и черно-синее.

— О черт. Мы, бля, в эспланаду уперлись.

Оба глядят налево, направо, вдоль широкого изгиба эспланады, на фасады отелей, фронтоны особняков, китайские точки-навынос, а в конце — еще одна большая гора с хребтом фуникулера, и налево — на большое здание Старого Колледжа, построенное из камня цвета хлеба, испещренное брызгами моря и нанесенной ветром солью. Впереди — причал; паб, индийская едальня, прокат видеокассет и мигающий огнями, пищащий музыкой торговый пассаж.

— Куда, братан?

Они заблокировали поворот, и машина за ними гудит.

— Чертов Мистер Нетерплячка. — Даррен поворачивается на сиденье. — ЩАС, КОЗЕЛ! ТОКА НЕ ОБОСРИСЬ ОТ НЕТЕРПЕНИЯ! В БОГА ДУШУ МАТЬ…

Алистеру видны раздувающиеся вены. Алистер чувствует отчаяние Даррена, быстро нарастающий гнев, что надувается под кожей лица, оно становится напряженным и горячим. Алистер говорит:

— Эй, давай налево.

— Чё это вдруг?

— А пчу нет? Давай к замку, типа. Нам что в ту сторону, что в эту, скажешь, есть разница?

Даррен, не включив сигнала, поворачивает налево. Они проезжают мимо старушки, что сидит на скамье и кормит огромную стаю чаек и голубей, мимо замка — громадного каменного скелета, совершенно обнаженного, зазубренного на фоне темно-синего неба это небо видно через дыры в стенах где камни выкрошились выпали или где когда-то были окна или решетки или совсем ничего просто дырка открытая небу и ветру и крестообразные бойницы в восточной стене это единственная стена что все еще высится часть восточного трансепта будто декорация старого фильма иллюзорная, нереальная. Плоский мираж, который они объезжают кругом и оставляют за спиной.