Книга Римская рулетка - Игорь Чубаха

За это время он успел защитить множество прав несправедливо обделенной семьи, учредить массовые гуляния по случаю праздника Плодородия, направить часть резервного фонда республиканской казны на поддержку вессалийских поселений в устье Нила и подкупить оракула, ведавшего ритуальным жертвоприношением и вскрытием вещих птиц, а также, по совместительству, и государственных лиц, погибших при невыясненных обстоятельствах. Когда после четырех жарких дней и ночей обоняние привело дознавателей к самшитовому сосуду и Форум постановил отлепить припарки с кесарева чела, оракул клятвенно заверил, отворачивая нос от смердящего трупа, что говорить о давности его смерти нет никакой возможности, ибо траектория полета диких уток свидетельствует о вероятии сверхбыстрого разложения кесарей. Соответственно, даже после позорной казни самозванца ни один указ, изданный им, не мог быть отменен, осененный верховной, законноизбранной и одобренной богами властью.

С этих– то пор прозванный впоследствии Луллой и пристрастился к болезненной чистоте, в частности, к приему ванн. В его апартаментах обязательно было не менее трех ванн из различных пород благородного камня или металла, а с тех пор как он узнал о многочисленных открытиях, сделанных одним одаренным карфагенянином, Лулла завел себе и четвертую ванну, философскую. За карфагенянином следили в течение всех Пунических войн не без настояния Луллы, прослышавшего, что тот изобрел арбалет. Затем миру стало известно, будто гений точных наук зарезан в стенах родного города пьяным римским легионером, а сразу после этого в Риме появился военнопленный по имени Фагорий. Живи себе потихоньку да занимайся точными науками, авось лет через двадцать гражданство дадут.

Немного времени спустя за лежащим в ванне, чистым, как снег с вершины Везувия, патрицием с кубовидной головой пришли. После гибели всей родни он совершенно самоустранился от политики, предоставив различным партиям влияния выяснять отношения самостоятельно. И вот накануне лидеры двух основных политических течений, один выступавший в сенате за полную свободу, а другой – за неотъемлемое соблюдение прав, накинулись друг на друга в присутствии соратников по партиям. Чуть ли не хором восклицая «И ты Брут!», они за короткое время основательно истыкали друг друга карманными ножами для жертвоприношений священных птиц, позаимствованными у одного и того же оракула, что произвело на соратников крайне невыгодное, прямо-таки тягостное впечатление. Теперь представители обоих течений стояли около ванны.

– Народ не может забыть, что твой отец подарил нам праздник Плодородия! – сказал один из партийных бонз, опасливо поглядывая на физические приборы, окружающие философскую ванну. На каждом стояло личное клеймо Фагория – пленный философ относился к делу добросовестно, над чем бы ни приходилось работать.

– Народ не может забыть твоего плодотворного общения с населением всевозможных национальностей, – усмехнувшись, позволил себе грязный намек другой политикан, курирующий заселение вессалийцами устья Нила.

– Народ ценит твой вклад в перевооружение армии! – рявкнул какой-то легат, в прошлом центурион-лучник, заехав локтем в бок предыдущему оратору.

– Народ помнит, как мы с тобой жрали лимоны в соседском саду, Луковка, – угодливо засмеялся сенатор, с которым будущий диктатор некогда тасовал экзаменационные билеты. Вот тут-то в ванной и зашевелилось.

– Если мне суждено принять прозвище, как и любому, кто хранит спокойствие Города, не называемого вслух, – внушительно произнес Лулла, пока вода с назидательно уставленного вверх пальца стекала в философскую ванну, – я готов выбрать любое, пристойное демократически избранному Кесарю, но… – Тут палец совершил короткое кивательное движение, отчего у опытных в общении с демократически избранными на неопределенные сроки диктаторами сенаторов холодок пробежал вдоль позвоночников. – Выберу я его сам! И никаких Луковок.

Все диктаторы делятся на два основных типа: первые приближают к себе друзей детства, однокашников и однополчан, другие не успокаиваются, пока все прежние друзья не окажутся в надежной изоляции. Ко второму типу относился и наш Лулла. Таких меньше почитают, порой даже клевещут на их гигиенические наклонности, но зато такие дольше живут.

Вот почему диктатор хладнокровно принимал непременных в будние дни посетителей и работал с документами в воде, наполнявшей ванну, впрочем, теперь простую, а не философскую. На естественнонаучные штудии недостает времени обычно даже у самых просвещенных владык, приходится оправдывать и даже некоторым образом отрабатывать байки о том, что у тебя голова недостаточно интеллектуальной формы.

– Просится недавно получивший гражданство, – доложил верный раб, допущенный к ванне. Он был перекуплен за немалое количество балтского янтаря у армии македонян, но македонцем не был, понятное дело, – эти бродяги тащили за собой военнопленных с доброй половины известного на данный исторический момент мира.

Никто не спрашивал, из каких глубин великой Азии вынырнул сей ойкумен, узкий и гибкий, будто стебель пелопонесского плюща, сходство с коим усиливал и необычайный, зеленоватый цвет кожи. Его так и кликали – Плющ, за глаза – Узкоглазый Плющ, но делали это осторожно. Будучи допущен не только к ванне, но и к телу, отмокающему в ней, этот бесправный пес, за убийство которого не осудил бы ни один ареопаг, обладал некоей закулисной ядовитостью. Во всяком случае, одно его присутствие обессмысливало всякие домыслы о дюжине девственниц в шелковых петлях.

– Это Фагорий, что ли? – наморщил лоб Лулла и переплыл из одного угла ванны в другой, что убедительно доказывает: понятие ванны на протяжении исторического развития человечества непрестанно прогрессирует, вплоть до форматов малогабаритных квартир и джакузи. – Дотации на изыскания?

– Не знаю, они мне не докладывают, – с развязностью, свойственной любовникам, отвечал Плющ. – Так что, не звать, что ли?

– Кто там еще на очереди?

– Пара каменщиков, – развел руками Плющ, – больше никого из плебса найти не удалось. Не хотят идти, и все.

– Обидчивые все стали, – пробормотал диктатор, покосившись на расписанный золотом и киноварью косяк небольшого чулана в темном углу, куда велел перетащить из приемного зала орудия пытки, которые долго любовно собирали и расставляли здесь его предшественники, – ну, хорошо, подержи их, чтобы рвоту соблюсти, и пусть катятся. Еще?

– Художник Варнатий, он расписывает вазы…

– Портрет рисовать, – вздохнул Лулла.

– Какая-то женщина.

– Соблазнять, – понимающе кивнул кесарь.

Плющ сверкнул раскосыми глазами и мстительно заключил:

– Наконец, юноша, не пожелавший назвать свое имя.

– Убивать, – несколько приободрился диктатор, – вот его и позови. Давно чего-то покушений не было, надо поглядеть, что за настроения сейчас в оппозиции.

– Не уверен я, что он из оппозиции, – задумчиво покачал головой Плющ. – Впрочем, не рабское это дело умозаключения строить. Так войди же, гражданин!

Пока открывались позолоченные створки и отъезжала миткалевая портьера, Лулла, кряхтя, выбрался из ванны, отряхнулся, словно большой морской лев, и присел на обсидиановую скамью, стараясь не соскользнуть. Попутно поглядел, на месте ли меч. Меч был на месте, а человеку, столь же успешно следящему за своей физической формой, сколь и успешно скрывающему от подданных, то есть – тьфу ты! – сограждан, форму умственную, больше и не надо, чтобы усовестить молодого идеалиста, рвущегося к сомнительным прелестям анархии.