Книга Марианна в огненном венке. Книга 1 - Жюльетта Бенцони

Когда это было закончено, старая женщина снова повернулась к кровати, где Марианна словно зачарованная следила за всеми фазами этого необычного обряда, чья торжественная простота сочеталась с величием мессы.

— Госпожа, — сказала она с чувством, — кюре из церкви Сент-Мари-Драпри вот-вот будет здесь, чтобы окрестить нашего князя. Какое имя ваше светлейшее сиятельство желает дать своему сыну?

Захваченная врасплох, Марианна почувствовала, что краснеет. Почему донна Лавиния заставляет ее играть нежелательную ей роль матери? Неужели старая экономка не знала, что рождение ребенка явилось частью соглашения между ее хозяином и той, в которой она упорно видела хозяйку, соглашения, предшествовавшего окончательной разлуке? Или же она игнорировала его?

Тем не менее необходимо ответить.

— Я не знаю, — прошептала Марианна. — Мне кажется, что выбирать следует не мне. А у вас нет никаких предложений по этому поводу?

— Есть! Если госпожа одобрит, князь Коррадо же — 1 лает, чтобы ребенок носил имя своего деда, Себастьяно.

Но обычай требует, чтобы он носил также имя деда по матери.

— Мне кажется, что дон Себастьяно был не отцом князя Коррадо, а дедом.

— Действительно. Однако он не желает, чтобы имя князя Уголино снова выплыло на свет. Угодно вам, госпожа, сказать мне имя вашего отца?

Словно челюсти капкана сомкнулись на Марианне.

Донна Лавиния знала, что она делает, и всеми силами старалась привязать мать ребенка к семье, которую та собиралась покинуть. И никогда изнуренная Марианна не чувствовала себя такой слабой, такой усталой. Почему ее терзают из-за этого ребенка? Почему, в конце концов, не оставят в покое? Ей вдруг показалось, что она видит великолепный, гордый портрет, царивший в ее парижском салоне: маркиз д'Ассельна де Вилленев, чья родословная уходила в крестовые походы, не будет ли он оскорблен в своей воинственной потусторонности, где он, без сомнения, пребывает, если ребенок управляющего Дамиани получит его имя? Но в то же время, словно более могущественная, чем ее воля, сила вынудила ее к тому, что она посчитала сдачей позиции, она услышала, что отвечает голосом, который не узнала и который принадлежал уже к области грез:

— Его звали Пьер… Пьер-Арман…

Все ее подсознание восстало против того, что она посчитала малодушием, и она хотела бы еще бороться, но безмерная усталость оказалась более сильной. Ее веки налились свинцом, а рассудок блуждал в тумане. Она уже спала глубоким сном, хотя Ревекка еще доканчивала свои дела.

Какое-то время донна Лавиния со слезами на глазах смотрела на неподвижную фигурку, такую тонкую и хрупкую теперь, что она казалась затерянной в этой необъятной кровати. Как могло случиться, что в этом юном истощенном создании осталось еще столько сопротивляемости и воли? После такого тяжкого испытания она сохранила еще достаточно присутствия духа, чтобы оттолкнуть ребенка, отказаться позволить пробудить могущественный материнский инстинкт.

С болью смотрела старая дама на исхудавшее лицо с ввалившимися закрытыми глазами, утонувшее в кружевном чепчике, из-под которого выбилась непокорная черная прядь.

— Если бы только она согласилась посмотреть на тебя, мой маленький князь, хоть один раз. Она не смогла бы тогда больше оттолкнуть тебя. Но пойдем! Пусть он увидит, ОН… Он будет любить тебя всей нерастраченной любовью. Он будет любить тебя… за двоих.

Оставив Ревекку устроить поудобнее молодую мать и с помощью служанки привести в порядок комнату, она закутала дитя в белое шерстяное одеяло и на цыпочках вышла.

Но в соседней комнате она едва не столкнулась с влетевшим как ураган Жоливалем, за которым следовал Язон.

— Ребенок! — воскликнул виконт. — Он здесь?

Нам только что сообщили о его рождении! О Господи…

Это вы его несете?

Добряк Жоливаль был вне себя от возбуждения. Радость, никогда ранее не испытываемая им радость, слишком быстро заняла место отчаяния предшествующих часов.

Ему хотелось смеяться, петь, плясать, бегать, сотворить сотню безумств. Привязанность к Марианне заставила его забыть, как это было и с самим князем, обстоятельства зачатия младенца и видеть в нем только ребенка Марианны, сына его приемной дочери. И он в мгновение ока открыл чудесную радость быть дедом.

Осторожным движением донна Лавиния приоткрыла одеяло, чтобы показать маленькое красное личико мирно спавшего малыша, его крепко сжатые крохотные кулачки, как бы удерживавшие эту новую, дарованную ему жизнь.

И Жоливаль почувствовал, как увлажнились его глаза.

— Господи! Как он похож на нее! Или скорей на своего деда!

Он слишком часто созерцал портрет маркиза д'Ассельна, чтобы сразу же не схватить поразительное сходство, даже у ребенка, которому не было еще и двух часов от роду. По великой милости неба малютка абсолютно ничем не напоминал его истинного отца. Материнское начало оказалось гораздо сильнее, не оставив места ни малейшему следу чужого, и Жоливаль невольно подумал, как это хорошо, что малыш был больше д'Ассельна, чем Сант'Анна… Он подумал также, что это сходство особенно не огорчит князя Коррадо.

— Великолепный ребенок! — воскликнул Язон с улыбкой настолько пылкой, что она нашла путь к неприступному сердцу экономки. — Самый прекрасный, клянусь, из всех, что я когда — либо видел! А что сказала мать?

— Она не могла не найти его прекрасным, не так ли? — добавил Жоливаль, скорее утверждая, чем спрашивая.

Донна Лавиния крепче прижала ребенка к груди и, едва удерживая слезы, посмотрела на американца.

— Увы, сударь, она даже не захотела посмотреть на него, на этого бедного маленького ангелочка. Она с таким ужасом приказала мне унести его, словно это чудовище…

Наступило молчание. Мужчины посмотрели друг на друга, и Жоливаль отвернул голову от сурового взгляда корсара.

— Я опасался, что так будет, — сказал он охрипшим голосом. — С тех пор как она узнала о своей беременности, Марианна отчаянно старалась избежать материнства.

Со своей стороны, Язон не сделал никакого замечания.

С нахмуренными бровями и резкой складкой в углу рта он размышлял. Но когда донна Лавиния, снова укрыв малютку, собралась продолжить свой путь, он остановил ее.

— Куда вы идете с ребенком?

Она заколебалась, пытаясь спрятать покрасневшее лицо.

— Я думала… будет правильным показать его хозяину этого дворца!..

Поведению и голосу экономки явно не хватало естественности. У Жоливаля внезапно появилось ощущение, что что-то произошло, но что именно, он не мог определить. Ни один из актеров этой сцены не шелохнулся, но под взглядом корсара донна Лавиния казалась пригвожденной и, словно животное, которое чует западню, задышала коротко и часто, выдавая охватившее ее волнение.