Книга Объекты в зеркале заднего вида - Гийом Мюссо

Кен был безнадежно влюблен в Джейн и сначала понять не мог, почему она его, нашего первого парня на деревне, то обойдет вниманием, то обдаст презрением.

Потом Кен в старших классах начитался всякой психологии и сделал вывод, что Джейн его тоже любит – просто то ли у нее комплексы, то ли он неподобающе ведет себя, а может, оба дураки. Он пытался вести себя подобающе – без толку. Да и ненадолго его хватало: кругом было слишком много хороших людей женского пола. Но с кем бы он ни гулял, всегда помнил о Джейн. Не мог от нее освободиться.

Для Джейн его метания лишний раз доказывали, что Кен безнравственный и никчемный тип. Она признавала за ним некоторый шарм и определенный ум, только от этого Кен еще ниже падал в ее глазах.

Но вот зуб даю, одной ненавистью дело не ограничивалось. Нет, дамы и господа, там были поистине высокие отношения. Иногда я ловил такие взгляды, судя по которым, если бы Джейн не боялась сесть за решетку, она бы нашего солнечного мальчика изнасиловала, убила и съела. Убила – потому что папа попросил, а все остальное – потому что очень хочется.

На заводе Кен никогда не стучал на Джейн Семашко.

Джейн закладывала его по поводу и без повода. Она писала на него такие шикарные доносы, не поверить в которые было просто нельзя.

Правильно она говорила, что не надо нам на завод. Меня он пережевал и выплюнул сломанным, Кена распиндосил, а потом едва не убил, и даже несгибаемый Михалыч вышел оттуда другим, научился людей не любить.

Но куда нам было деваться.

* * *

Отец пытался вытащить меня в Америку, а я уперся. Они уезжали, мне оставалась квартира и полная свобода действий. И чего я не видал там, за океаном, – пиндосов? Родители не хотели упускать свой шанс на интересную работу, а я – свой, на интересную жизнь. Все понятно. Мама даже не очень плакала.

В мою пользу говорило то, что я не пил водки, любил рисовать и хотел стать профессионалом. И друзья мои были не гопники с левого берега, а ребята положительные, которые на меня хорошо влияли, когда не воровали блины-противовесы со строительства завода и не угрожали гопникам с правого берега реактивной тягой от «Жигулей».

Еще родители думали, что у нас с Джейн все серьезно, а я нарочно не разубеждал, хотя иногда прямо к горлу подступало, так хотелось поплакаться им в жилетки. Про Джейн мама говорила: эта любого в бараний рог скрутит, даже тебя, и сделает из него человека, даже из тебя. Замечательная девочка. Кстати, она поедет этим летом в Москву, в институт, верно?..

Наконец с меня взяли слово, что мы разъезжаемся в две стороны: они – в Штаты, а я – в Москву, поступать. Через два года я вернулся домой, встретил тут Кена… Это вы знаете.

Чего я не знал – того, что шеф отдела русского стаффа, наш загадочный кадровик, любитель изъясняться стихами, вырос с моим отцом в одном дворе. И пока их пути не разошлись, они успели славно покуролесить и сохранить друг о друге теплые воспоминания. Для небольшого города это норма. Если вся Москва, образно говоря, гуляла на одном митинге, а потом сидела в одном «обезьяннике» – у нас все ходили в один детский сад… Ненормально было то, что друзья провинциального детства встретились на заводе: если от нас уезжают, обычно не возвращаются.

Папа мой – креативный чувак, у него случаются идеи. Девяносто процентов идет в мусор, а отец не унывает, ему оставшихся десяти хватит, чтобы превратить жизнь семьи в балаган, праздник или кошмар, нужное подчеркнуть. Едва он понял, кто именно на заводе будет отвечать за русские кадры, ему вступила свежая идея в голову. Много позже он клялся и божился, что прямо увидел это: как мы с Михалычем, два охламона, топаем через проходную болты крутить. И кто за нами, сиротинушками, там присмотрит? И кто мамам-папам доложит, как наша жизнь трудовая? Элементарно, Ватсон.

Для полного успеха предприятия требовалось, чтобы сиротинушки ничего знать не знали об опеке над собой, горемычными. И окрыленный идеей папа засекретил свое с кадровиком общее прошлое. Старался этого товарища лишний раз не упоминать. Однажды, помню, что-то такое у него вырвалось про «хитрую кагэбэшную морду» – и все.

А я, балда, когда выпендривался в отделе кадров: «Понятно, папа звонил и волновался, простите его», даже не представлял, насколько прав. Мне-то просто казалось стыдным, что отец дергает бывшего сослуживца по нелепым поводам. А у них вон какие долгоиграющие отношения.

Зато на работе отец не секретничал – и Дон Маклелланд знал об их старой дружбе с кадровиком. В конце концов, они регулярно вместе квасили после трудового дня, особенно по пятницам и под конец строительства, когда совершенно уматывались. Это только дилетантам кажется, что ведущий архитектор идет пинать балду, едва завод построен, а отдел кадров бьет баклуши, покуда роют котлован. Там всем хватало. И они были командой. И когда-то Дон Маклелланд рассказал Кену, что у некоторых местных из команды – богатое общее прошлое. А умный Кен сделал выводы. И немедленно все забыл. Но когда мы собрались на завод – вспомнил.

Он знал, что я буду под присмотром.

Он догадывался, что и сам окажется под присмотром. Кен вовсе не считал это поводом лениться и позволять себе лишнее. Напротив, под зорким глазом ему надо было показать себя с лучшей стороны, активно делать карьеру, а то куратор настучит отцу, что Кен раздолбай, и тогда Дон усомнится в его способностях. Не дай бог, усомнится настолько, что начнет сыну помогать! Тогда в один хреновый денек кто-нибудь скажет про Кена: а ведь этого папенькиного сынка тащили наверх за шиворот. Да, конечно, это про него скажут в любом случае, просто из зависти или чтобы разозлить. Но Кен будет знать, что всего добился сам, как настоящий Маклелланд из клана Маклелландов. И как настоящий Маклелланд, он возьмет в руку тяжелый предмет и позовет клеветника подойти ближе: остаться должен только один.

Чего он так и не сумел вычислить, при всей своей наблюдательности, – кто именно на заводе опекает его лично.

Не туда смотрел.

* * *

В первую интригу на заводе я влип, будучи от него за сотни километров. Вернее, меня втянули в это дело, а я радостно поскакал участвовать. А кто бы не поскакал? Там пиндосы русских нагибают! Сейчас мы им покажем, как в России достают шляпу из кролика и какой при этом раздается звук.

В те дни я знакомился с историей искусств в Москве, Кен на исторической родине мучился от обрусения, а Джейн и Михалыч овладевали гайковертами в заводском учебном центре. Михалыч позвонил и сказал: ты вообще в курсе, чего у нас тут?..

Я был не особенно в курсе. Да, я привычно следил одним глазом за тем, о чем болтают одноклассники в Интернетах, в том числе и про завод, но это все казалось далеко и скучно. Кругом Москва кипит и пенится, интереснейшее образование само в руки просится, рядом художественная жизнь дает фейерверки и пока еще не надоела, а совсем наоборот. Юные искусствоведы женского пола, опять-таки. И я такой наивный провинциальный интеллигент с умными глазами – бери и ешь меня, молодая-симпатичная. Ну какой тут завод, сами посудите.