Книга Любовь и бесчестье - Карен Рэнни

— Черт возьми, ты мне нужна, — сказал он резким скрежещущим голосом, в котором она не узнала бы голоса Монтгомери, если бы не видела его лица. — Мне нужно быть внутри тебя.

Вероника обхватила руками его шею, и ее рот ответил на его яростный поцелуй, вторжением на вторжение, ловя его дыхание. Она укусила его за губу, услышала, как он выругался, потом принялся гладить и целовать ее грудь.

Они будто боролись, одновременно успокаивая и утешая друг друга. Вероника прикусила его плечо, он втянул в рот и ласкал языком ее сосок. Ладони Монтгомери ощутили ее влагу, а ее ногти вцепились в его ягодицы и оцарапали его.

Она застонала. Монтгомери выругался.

Его пальцы оказались внутри ее, стараясь определить, насколько она его принимает и отвечает ему, насколько готова, насколько нуждается в нем.

Она вздрогнула, и Монтгомери удвоил усилия. Это не было лаской или нежным улещиванием, это было властным требованием. Вероника заставила свои глаза открыться, и их взгляды встретились. Он будто наблюдал за ней.

— Я хочу быть в тебе, — сказал он хрипло. — Понимаешь?

— Да.

Ее бедра поднялись над кроватью, и внезапно он оказался в ней и заполнил ее всю. Наслаждение влилось в нее, затопило, окружило ее. Вероника рванулась к нему, к этому грубому наслаждению, к этому мужчине, к этому акту, дававшему столь яростную и свирепую радость.

Вцепившись в его бедра, Вероника установила ритм их взаимных движений, заставляя его двигаться, как маятник, а Монтгомери продолжал целовать ее, погружая в беспамятство. Она снова изогнулась всем телом, стараясь быть как можно ближе к нему, вжаться в него изо всей силы. Она хотела большего. Хотела всего.

Тело ее содрогалось — она открыла глаза и увидела, как волна наслаждения омыла его лицо, как закрылись его глаза, а шея выгнулась. Все тело Монтгомери напряглось, и его семя излилось в нее.

Вероника баюкала его голову в ладонях, нежно провела большим пальцем по его щеке, когда его голова легла на подушку рядом с ней.

Через минуту муж оставит ее. Его лицо замкнется, станет непроницаемым, и все же она почувствует намек на боль, которую он не сумеет скрыть.

И когда он заговорит, она прижмет пальцы к его губам и повернет голову, чтобы поцеловать его, и заставит его замолчать.

Что, черт возьми, это было? Монтгомери пошевелился, перекатился на спину, отодвинулся от нее.

Слово «наслаждение» было недостаточно сильным для того, чтобы описать случившееся, но в этот момент Монтгомери не мог придумать ничего другого. Он не был уверен, что вообще способен думать. Он видел, как Вероника надевает свой голубой пеньюар, а под ним прозрачную голубую ночную рубашку, сквозь которую просвечивали очертания ее груди и темный треугольник между бедер. Желание подкралось неожиданно и охватило его целиком. Мгновение — и в нем забурлила страсть, роднящая человека с животным во время гона. Он должен был немедленно овладеть ею, и не было для этого никакой причины, никакого разумного обоснования, не было даже мыслей о несколько запоздавшем извинении — ничто не могло его остановить.

К счастью, Вероника, эта его удивительная жена, не позволила ему овладеть собой силой. Она не подчинилась ему пассивно. Она была требовательна и так же одержима страстью, как он. Доказательством тому стал след от укуса на его плече. А возможно, и следы от ее ногтей на ягодицах.

Что, ради всего святого, с ним случилось? И из-за нее?

Вероника должна была встать и удалиться в свою комнату. Сегодня ночью он будет спать. Ему приходилось изо всех сил крепиться и не уснуть, пока она не уйдет. Но Вероника не уходила. Она повернулась к нему. Каштановые волосы рассыпались по подушке, будто отмечая ее как свою собственность.

Он должен был поторопить ее, сказать что-нибудь. Ну, хотя бы попросить прощения за свою грубость утром. Что-нибудь, что заставит ее уйти.

Однако, вопреки всему, что он счел бы разумным, Монтгомери перекатился поближе и поцеловал ее в висок. Вероника открыла глаза и снова тотчас же закрыла их, показав жестом, что хочет избежать ласк.

— Останься, — сказал он тихо. — Пожалуйста.

И, не дожидаясь ее ответа, натянул покрывало на них обоих.

Что, черт его возьми, на него нашло? Что он делает?

Когда Вероника проснулась, уже рассвело. Монтгомери одевался, и несколько секунд она смотрела на него из-под полузакрытых век. Он был так красив, что всего лишь смотреть на него было удовольствием. Каждое свое действие, начиная с манеры надевать рубашку и до способа застегивать манжеты, казалось целенаправленным и решительным. Одеваясь, Монтгомери не смотрел на себя. Взгляд его казался направленным внутрь, будто он мысленно составлял список дел на сегодня.

Она услышала его шаги, когда муж подошел к двери, потом приостановился.

Вероника притворилась спящей, но скорее от застенчивости, а не от нежелания общаться с ним. Им гораздо легче удавалось поладить в минуты страсти, чем когда они пытались разговаривать. Она не хотела, чтобы ее вопросы оставались без ответа, видеть его замкнутое лицо.

Лучше любить в нем любовника, чем пытаться с ним разговаривать.

Уверившись, что муж ушел, Вероника открыла глаза и перекатилась на спину. Минутой позже села на край кровати, нашла свой пеньюар, аккуратно сложенный и лежавший в ногах, и натянула его. Собрав клочья ночной рубашки на случай, если их вдруг обнаружит горничная, Вероника скатала их в комок и вышла из спальни Монтгомери. Оказавшись в своей комнате, она бросила никуда не годную ночную рубашку в корзину с мусором, надеясь на то, что Элспет не окажется слишком уж любопытной.

Вероника подошла к своей кровати, взяла в руки зеркало, брошенное Монтгомери туда накануне вечером, и прижала мешок с ним к груди. Будь она отважной, она бы открыла мешок и снова осмотрела зеркало и увидела свой образ в нем.

Вместо этого Вероника подошла к бюро, спрятала зеркало на дно нижнего ящика и закрыла его.

Глава 17

Утро, когда Вероника проснулась в постели Монтгомери, ознаменовало начало нового образа жизни. Теперь днем Вероника редко видела своего мужа. Чем бы Монтгомери ни занимался в винокурне со своим воздушным судном, являлось тайной, которую он разделял только с мажордомом Рэлстоном.

За трапезой Монтгомери тоже не присоединялся к ней. Каждое утро Вероника садилась за семейный обеденный стол и смотрела на другой конец этого огромного сооружения красного дерева, застеленного белоснежной камчатной скатертью и уставленного двумя приборами и всевозможной фарфоровой посудой. На низком буфете стоял целый набор горячих блюд, наполненных таким количеством еды, которую она была не в силах съесть.

Обедала она обычно одна в своей гостиной. Иногда после обеда Вероника шла в библиотеку и выбирала несколько книг для чтения, в том числе одну какую-нибудь по истории Донкастер-Холла и династии Фэрфаксов.