Книга Маргинальные любовники - Юханна Нильссон

Монса звонок обрадовал, потому что означал, что Беа взяла на себя труд раздобыть его номер, и он ответил, что она тут ни при чем, просто накопилось много проблем и он был в плохом настроении и что он готов с ней встретиться уже завтра утром.

– Кофе, – говорит он Розе, все еще пытающейся отдышаться.

– Кофе и сэндвич номер три, – добавляет Беа, уже успевшая соскучиться по своему любимому сэндвичу.

– Без горчицы? – улыбается Роза.

– Именно так, – улыбается в ответ Беа, подтверждая то, в чем Виктор с Розой уже успели убедиться.

То, что и в наше время чудеса случаются.

Когда Беа встает, чтобы уйти, Монс внезапно слышит, как его собственный голос произносит, забыв про страх быть отвергнутым:

– Можно пойти с тобой?

Сперва она смотрит на него в недоумении, потому что до этого момента воспринимала Монса только как хромого рыцаря, пришедшего к ней на помощь в трудную минуту.

Потом до нее доходит, и Беа от шока не знает, что сказать.

– Я не знаю, – бормочет она, чтобы выиграть время.

Монс молчит, но видно, как он нервничает. Беа пытается прочитать свои мысли и чувства. Что она чувствует? Покой.

Она абсолютно спокойна.

Не говоря ни слова, Монс тоже встает, протягивает ей руку, и они идут вместе к ней домой, заходят в спальню и, по-прежнему не произнося ни слова, раздеваются.

Монс разлядывает ее тело. Худое, крепкое, стройное. Плоская грудь. Короткие колючие волоски под мышками.

Беа разглядывает его тело. Худое и жилистое. Со слабыми руками и вогнутой грудной клеткой, словно он всю жизнь пытался задержать дыхание.

Она кладет ему руку на живот и отмечает, что ее кожа бледнее, чем его. Монс вдыхает аромат ее волос, гладит торчащие лопатки. Ему кажется, что ее кожа нежная, как шелк. Беа вздыхает, ощущая тепло его тела. Монс смущен.

Он отводит глаза, не зная, что ему делать дальше.

Они падают на кровать и занимаются любовью.

Беа понимает, что у него нет опыта в этих делах, берет его руку и показывает, что надо делать. Никто из них не произносит ни слова.

Когда все заканчивается, они поворачиваются друг к другу и улыбаются.

– Мы увидимся снова? – спрашивает он перед уходом.

– Вот так?

Он кивает.

– Может быть.

Монс не воспринимает это ни как согласие, ни как отказ. Он просто идет, чувствуя себя самым богатым человеком в мире.

Беа следит за тем, как он уходит, сквозь щелку в занавесках. Когда Монс исчезает из виду, она звонит отцу и говорит, что поедет в путешествие.

София поднимает трубку и тут же кладет ее. Снова поднимает и снова кладет. Потом устает от собственной нерешительности и набирает номер.

– Ингрид Киннеман.

– Это я.

Тишина. Но она чувствует тоску на другом конце трубки.

– Что тебе нужно?

– Просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь.

– Все хорошо.

На работе коллеги спрашивают, как дела у Стефана, и хихикают у нее за спиной.

В церкви они продолжают молиться о спасении его души, но ей стыдно, потому что скоро люди решат, что ее вера слишком слабая, чтобы помочь сыну, раз уж он перешел на сторону дьявола.

Ее муж Хеннинг в депрессии. Коленки все в мозолях от постоянных молитв. Голос охрип от стенаний. Наверное, скоро он вообще утратит дар речи от горя.

Симон меняется в лице каждый раз, когда кто-то упоминает Стефана. Он скучает по брату, любит его, ненавидит его.

– У вас был отпуск?

Нет, в этом году они не поехали с палатками на Эланд: не хотели смотреть в глаза знакомым и отвечать на неприятные вопросы о Стефане.

– Был.

– Ты снова вышла на работу?

– Прекрати!

Оба молчат. Телефонный провод соединяет их, словно пуповина. Пуповина, которая болит и кровоточит – и которую невозможно перерезать.

– Мама, я…

– Я больше этого не вынесу, Стефан…

– Меня зовут София.

– Нет!

– Черт побери, мама, меня зовут София!

Оба рыдают в трубку.

– Ты для меня не существуешь, – говорит мать и кладет трубку.

София еще какое-то время сидит, прижав трубку к уху. Потом принимает решение, достает из ящика бумагу, ручку и конверты.

Собирается с мыслями и начинает писать.

Первое письмо адресовано матери. Второе – отцу. Третье – брату. Четвертое – Мирье.

Она пишет, что любит их, но пока не может простить.

Пишет, что верит в жизнь после смерти и что они еще встретятся. И тогда все простят друг другу. Простят, но не забудут, потому что это нельзя забыть.

Она пишет, что благодарна им за все, что они для нее сделали, но очень просит написать «София» на надгробии: это ее последнее желание.

Она кладет письма в конверты и подписывает каждый.

После этого выбирает самую красивую одежду, чулки и туфли. Причесывает светлый парик. Накладывает макияж. Разглядывает свое отражение в зеркале.

Красиво.

Теперь последний ужин. Ей хочется и сладкого, и соленого, поэтому София достает из морозилки сардельки и мороженое. Разогревает сардельки в микроволновке, поливает горчицей и медленно ест, смакуя каждый кусочек, пока мороженое оттаивает.

Теперь приходит очередь мороженого. София добавляет шоколадный соус и медленно вкушает мороженое. Всю упаковку, ведь ей больше не надо заботиться о фигуре.

Она наслаждается каждой ложкой.

Чтобы получить удовольствие от жизни, нужно сначала решить умереть.

Оставив грязную посуду на столе, она выключает лампу, зажигает свечку, ставит ее на пол и встает перед ней на колени.

София молится за родных и близких и в конце – за себя.

Потом уходит, оставив дверь открытой.

После долгих колебаний мать Стефана, Ингрид, звонит ему, но натыкается на автоответчик:

– Вы позвонили Софии Киннеман. К сожалению, я сейчас не могу подойти к телефону, но…

Ингрид кладет трубку. Снова поднимает и набирает номер, но безрезультатно.

У нее плохое предчувствие. Она выбегает из дома, забыв запереть дверь, садится в машину и едет в Стокгольм.

Мирья с Филиппом молча сидят рядом на кровати в его однокомнатной студенческой квартирке, где на девятнадцати квадратных метрах с трудом уместились кухонный угол, душевая кабинка и отчаяние.