Книга Chanel No.5. История создателя легенды - Натали Бо

румынской техники, проходящей через станции Московского округа. Мое материальное положение было не самым легким, потому что смена назначения означала, что в течение нескольких месяцев я не получал ни жалованья, ни пособия. Наконец, в конце года эта оплошность была исправлена, мне заплатили за прошедшие месяцы. Это было очень вовремя, потому что жил я тогда на свои скудные сбережения мирного времени. Кроме того, по плану у меня должны были быть два солдата-помощника, говорящие по-русски, для облегчения моей работы. Но их не было. В итоге все вагоны я проверял один, а это несколько сортировочных станций. Можешь себе представить меня, вынужденного жить все дни под Москвой в поисках вагонов, без связи с кем-либо из членов миссии и без материального обеспечения, не было даже никакой полевой кухни… Все это в контексте революции, с которым ты хорошо знакома. И вот именно тогда я снова увидел тебя, милостью Божией, на вокзале. Бог мой, ты не представляешь себе, ах, если бы ты только знала, какую безмерную, невероятную радость я почувствовал, когда вот так вот тебя снова встретил. Ты была послана ко мне во второй раз, чтобы скрасить мои дни. Я был так счастлив, что как-то смог тебе помочь и быть полезным. Как драгоценны были те часы, проведенные вместе, когда мы впервые смогли поговорить спокойно, как будто время остановилось, когда просто две души открылись друг другу… Эта чудесная встреча убедила меня в том, что отныне я должен видеть тебя время от времени, что твое присутствие в моей жизни теперь приобрело совершенно другое качество. Из небесного ангела ты стала вполне себе земным, почти доступным. Увы, трудно было найти время, чтобы приехать к тебе, но мы все же имели счастье снова видеться. Я всегда беспокоился, что с тобой и твоим сыном что-то может случиться. Я бы никогда не простил себе этого. Вот почему я был так рад твоему доверию и благодарил Бога, который неизменно сводил нас вместе каждый раз, когда ты приезжала в Москву.

Серж чувствует, как Ида легко сжимает его руку своей.

– Жизнь здесь была нелегкой. Наконец, я был прикомандирован к 4-й канцелярии военной миссии и, по крайней мере, был в безопасности, и стал более-менее заметным… В июле 1918 года меня прикомандировали к канцелярии военного атташе генерала Лаверня. Я добился репатриации жены и сына и попросил разрешения уехать с ними. На самом деле мое сердце разрывалось. Я хотел доставить их в безопасное место, но от одной мысли о том, чтобы покинуть русскую землю и уехать от вас, кровь стынула в жилах. Господь, должно быть, увидел мое отчаяние, поскольку мне было отказано в разрешении на выезд. Мои в итоге оказались в безопасности, а мне пришлось остаться в Москве. Так что я все еще мог присматривать за тобой.

Страшные месяцы следовали один за другим, случались аресты офицеров, членов миссии и многих наших соотечественников. Каждый раз, когда я помогал, насколько мог, формировать и готовить колонну репатриантов, я не мог не думать о том, на какой поезд однажды сядете вы, и удваивал свои усилия для помощи тем, у кого возможность уехать была на тот момент. Я представлял, как усаживаю тебя в вагон, и мое сердце наконец-то успокаивалось оттого, что ты в безопасности. Раздоры в миссии, ее постепенное расчленение, последовавшее за отъездом во Францию некоторых из ее членов и увольнением по политическим причинам других, чрезвычайно повлияли на меня. Кажется, я уже упоминал тебе об поведении двух офицеров-коммунистов, которые сейчас входят в состав российской коммунистической администрации и которым удалось переманить на свою сторону некоторых членов миссии. Я не имею и не хочу иметь никаких отношений с капитаном Садулем, но я сохраняю свое уважение к лейтенанту Паскалю, несмотря на его выбор, который я вряд ли смогу когда-либо одобрить. Он настоящий мужчина.

Вместе с некоторыми солдатами из миссии, решившими остаться в России, он жил во французской коммунистической группе опытом братской «коммуны». У них есть дом на Арбате, где одни живут, а другие временно останавливаются. Паскаль работает в Наркомате иностранных дел России с Чичериным. Вместе со своей группой он часто выступал связующим звеном между советскими властями и французскими гражданами, оставшимися в России. Именно Садуль пожинает славу освободителя заключенных французов, однако я знаю, что Паскаль, безусловно, помогал заключенным не меньше, чем всем тем, кого ограбили или оскорбили. Как мне кажется, в группе французских коммунистов он отвечал за связь с ЧК. У него всегда есть что перекусить в случае необходимости, он всегда готов делиться едой, что немаловажно во времена голода, в которых мы живем. Так, он смог помочь многим нашим соотечественникам, при этом ни один из них не был арестован. Он одновременно очень религиозен и – коммунист. Что для него не кажется противоречивым, но несомненно является таковым для окружающих.

С августа 1919 года Паскаль отмежевался от Садуля, которого он находит мастером маневра. Паскаль предпочитает компанию своих «товарищей, лишенных корыстных амбиций и расчетов», это его слова. И, кстати, совсем недавно в письме Садуля несколько враждебно настроенных к нему членов коммунистической группы были обвинены в государственной измене. В том же письме ЦК Российской коммунистической партии также сообщалось, что Паскаль был католиком и практиковал «абсолютное нарушение устава партии».

Я не знаю, как он выпутается из этого дела, но я представляю его мучения: он честен, так же убежден в своем христианстве, как и в своем коммунизме… И, наверное, в этом проблема. Совместимы ли эти две приверженности? Послание Христа обращено к свободе каждого, оно требует быть внимательным к другому и помогать ему всеми силами, индивидуально. Но он никогда не высказывался на политическом уровне за установление идеологии или системы, которая ограничивала бы всех людей. Он любит и уважает нашу свободу, необходимую на нашем пути к Нему. Мы должны отдать кесарю то, что принадлежит ему, а Богу то, что принадлежит Ему… Паскаль хочет идти дальше и, на мой взгляд, уходит из духовного плана в политическую сферу. Однако лично я не вижу свободы в устанавливаемой советской власти, я вижу, напротив, установление бюрократической машины, которая безжалостно раздавит человека, каковы бы ни были его убеждения. Быть христианином и коммунистом? В теории, может быть, это и возможно, но на практике такое мнение явно не разделяют советские политические власти… Моя Ида, я, наверное, утомляю тебя своими речами… Видишь ли, я так долго не мог с открытым сердцем говорить о том, что меня волнует и через что я прохожу… Ты видишь перед собой измученного, но